Груня Ефимовна Сухарева положила на стол Льва несколько листов.

— Первые «Методические рекомендации по работе с военным неврозом», — объявила она. — Это не брошюра, конечно. Но это система. Описаны основные синдромы: истерические реакции, депрессивные состояния, агрессивное поведение. И методы: от простого собеседования до трудовой терапии.

Лев пролистал листы. Это был прообраз будущих протоколов по ПТСР. Сухая, научная, но невероятно важная работа.

— Отлично, Груня Ефимовна. Размножить и раздать всем начальникам отделений. Чтобы каждый врач знал, что делать, когда сталкивается не с раной, а с сломленной душой.

Глава 6

Стальные нервы и стальные скобы ч.2

Поздний вечер. Лев сидел в своем кабинете, пытаясь сконцентрироваться на отчетах. Глаза слипались. Вдруг дверь открылась без стука, на пороге стояли Громов и Артемьев. Лица у них были усталыми, но собранными, как у людей, привыкших к ночным вызовам.

— Не помешаем? — голос Громова был риторическим вопросом. Они уже входили.

Артемьев, не говоря ни слова, положил на стол Льва папку с грифом «Сов. секретно».

— Приказ по ГКО. И личная благодарность от Сталина за туннель.

Лев открыл папку. Там были чертежи и отчет о завершении первого этапа строительства. Его мысленно вернуло на несколько лет назад, в 1938 год. Он тогда, используя все свое влияние и знание будущего, сумел выйти на Громова с безумной идеей: построить секретный подземный ход из Ленинграда. Он аргументировал это необходимостью эвакуации стратегических кадров и грузов в случае войны или блокады города. План был утвержден на самом верху. Рабочих набирали из дальних уголков страны, без связей в Ленинграде, и все они подписали бумаги о неразглашении. И вот теперь этот туннель, о котором не знали даже многие в Генштабе, стал единственной «ниточкой жизни».

— И как… функционирует? — спросил Лев, откладывая папку.

— Пока работает, — сухо ответил Артемьев. — Эвакуировали первую партию детей из детского дома. И группу физиков. С продуктами пока сложнее, но запустили обратный поток.

Лев посмотрел на него.

— А обычных людей? Рабочих с заводов? Женщин, стариков?

Громов покачал головой, его лицо было каменным.

— Нельзя, Лев. Начнется паника, срыв производства. Туннель — для стратегических кадров и грузов. Это приказ сверху.

— То есть, Иван Петрович, мы спасаем избранных? — в голосе Льва прозвучала горечь.

Артемьев холодно парировал, глядя на него прямо:

— Мы спасаем будущее страны. Твой «Ковчег» такая же избранность, прими это. Не всем дано умереть героем. Кому-то нужно выжить и работать.

Лев сглотнул. Он ненавидел эту логику, но понимал ее безжалостную правоту.

Артемьев неожиданно достал из портфеля плоскую фляжку.

— Шустовский, — пояснил он. — Очень недурный коньяк. Выпьем?

Они выпили молча, без тостов. Коньяк обжег горло, но не согрел душу.

— А что там с Лешой? Есть новости? — спросил Лев, ставя стакан.

— Жив, здоров, что самое главное, — отрубил Громов. — Больше сказать не могу.

— А как с противовоздушной обороной Куйбышева? — продолжал Лев.

— Все надежно, — ответил Артемьев. — Как в Москве. Немец не прорвется, так что работай и спи спокойно.

— А Сикорский? Вертолеты?

Артемьев хмыкнул.

— Пока не до того. Все силы на фронтовую авиацию, но твой Сикорский работает. Называет свою машину «летающей вагонеткой». Говорит, для санитарной эвакуации — идеально. Вертолеты будут, я обещаю. Но скорее уже после войны.

Они допили коньяк. Громов и Артемьев ушли так же внезапно, как и появились. Лев остался один в тишине кабинета, с тяжелым осознанием того, что он — часть этой гигантской, безжалостной машины, которая ради будущего жертвует настоящим.

Квартира Борисовых в доме для руководства была небогатой, но уютной. Пахло пирогами, которые испекла Анна, и старыми книгами. Лев и Катя пришли навестить родителей и сына.

Борис Борисович сидел за столом, заваленным бумагами с грифом «ОБХСС». Он выглядел постаревшим, но в его глазах горел знакомый огонек борца.

— Сын, — сказал он, откладывая папку. — Война все вывернула наизнанку, одни воруют гвозди на стройках оборонительных рубежей, другие — целые составы с медикаментами. — Он понизил голос. — Вчера раскрыли схему, представляешь? Медсестра из госпиталя и завскладом продавали морфий и твои препараты, Лев. Те, что для тяжелых раненых.

Лев почувствовал, как сжались кулаки.

— Вредители… Они получили по заслугам?

— Получили что положено, — холодно ответил отец. — Приговор приведен в исполнение. На этом фронте пощады нет.

Лев кивнул. Он не испытывал жалости, только холодную ярость. «Пока молодые ребята гибнут на фронте, а другие работают без продыху в тылу, эти мрази…»

В углу комнаты Анна Борисова сидела с Андрюшей на коленях и читала ему книжку. Мальчик слушал, широко раскрыв глаза. Потом он взял цветной карандаш и начал рисовать на листе бумаги.

— Старые навыки не забываются, Лёва, — сказала мать, поднимая на него взгляд. — Я тут в терапевтическом отделении помогаю, спасибо что разрешил. Хоть какая-то польза. И вижу… странное. Раненые, которые должны бы идти на поправку, впадают в апатию. Стыдятся, что они в тылу, пока другие воюют. Называют это «тыловым синдромом».

Лев внимательно посмотрел на мать. Ее наблюдательность, как всегда, была острой.

— Спасибо, мама, я поговорю с Сухаревой, это ее область.

В это время Андрюша подбежал к дедушке и показал свой рисунок.

— Смотри, деда!

На рисунке был изображен «Ковчег», но с огромным пропеллером на крыше. Он летел над полем боя, а из его окон спускались веревочные лестницы, по которым карабкались маленькие солдатики.

— Папа, а наш дом тоже умеет летать? — спросил Андрюша, глядя на Льва.

Лев взял рисунок. Детская фантазия поразила его своей прозорливостью. Он посмотрел на Катю, потом на сына.

— Нет, сынок, не умеет. Но мы сделаем все, чтобы он всегда оставался крепостью. Самой надежной.

Позже он повесил рисунок на стену рядом со схемой аппарата Борисова-Юдина. Два разных символа одной и той же надежды.

Ночь опустилась над «Ковчегом», принеся с собой не покой, а иное измерение напряжения. Лев сидел в своем кабинете, пытаясь сосредоточиться на отчетах о расходе медикаментов. Цифры расплывались перед глазами, превращаясь в кровавые пятна.

Голова его клонилась к столу. Бумаги под щекой были прохладными. Он не заметил, как провалился в сон.

Ему снился Леша. Не таким, каким он запомнил его при последней встрече — веселым, немного наивным, с горящими глазами. Во сне Леша стоял перед ним в гимнастерке, залитой чем-то темным, липким. Не то грязью, не то кровью. Его лицо было землистым, глаза — пустыми, как у тех контуженных, что лежали у Сухаревой. Он молча протягивал Льву руку. В ней был шприц. Пустой, с разбитым стеклом