– На кабана решили?

– Нет, не на кабана, да и отчего не на кабана?

– Кабанов бойтесь. Кабана – петлёй надо, да и не надо вам кабана.

И вдруг Казимир Янович пошутил. Это было очень странно и забавно, он раньше не шутил, и это было так, будто бы заговорил домашний кот.

– Не петш, Петша, вепша пепшем, бо пшепетшишь, Пешта, вепша пепшем[1], – произнёс лесник. – Так это только в присказках смешно. В прошлом году приезжали два шановных пана да хотели охотиться. Из Москвы. С офицерами приехали, так напоролись на кабана, а он их на дерево загнал – они по нему из шпалеров садят и даже из русского автомата, а у него шкера толста, пули застревают в сале, ну и он, вепрь, кабан значит, с ума сходит. Пока они вчетвером на дереве сидели, как игрушки на ёлке, у них-то с «виллиса» две канистры бензина увели.

Леонид Абрамович усмехнулся:

– Нет, не на кабана. Мне на кого-нибудь маленького нужен капкан или самый маленький – нулевой номер.

Леонид Абрамович взял капкан, что был похож на небольшую проржавевшую мину, и двинулся в лес.

Ещё в прошлый раз он присмотрел странное гнездо прямо на земле. Гнездо явно не было птичьим, и яйца еле виднелись из-под слоя земли в нём.

Буквально через пятнадцать минут он услышал резкий щелчок и неожиданно громкий вой. Так мог бы выть волк, но звук был утробным, низким, похожим на рык.

Выглянув, он увидел, что ящерица сидит в капкане.

Вернее, она даже лежит – длинный хвост ходил параллельно земле. Только он изготовился, как из кустов выскочили три такие же, но несколько меньше в размерах. Они набросились на соплеменника или, скорее, соплеменницу и начали рвать ей шею. Зажатая в капкане, она сопротивлялась, но недолго.

Причём один из маленьких хищников занял оборонительную позицию и караулил Леонида Абрамовича. Потом его сменил наевшийся, а на поле битвы остался капкан с зажатой в нём лапой, одиноко торчавшей в небо. Ну и остатки шкуры и костей.

Вздохнув, Леонид Абрамович собрал всё это в мешок, а потом решил прихватить и яйца – сунул несколько в котелок.

Дома он выбрал два неповреждённых яйца и положил их прямо в котелке в тёплый круг лампы.

Он стучал на машинке, ощущая, что в котелке начинается новая жизнь.

Фельдшер сидел у лесника.

– Вы, Леонид Абрамович, всё же из леса ничего не несите, не надо это. Вот и Казимир Янович вам подтвердит.

Администратор без степени ни в чём не признался, но возразил:

– Скоро поставим тут биостанцию, как не носить. Не по лесу же с микроскопом бегать.

– Воля ваша. Да только зачем вам микроскоп, когда вы древнего тура тут ищете. Нету тут тура никакого.

– А немцы говорили, что есть.

– Видите ли, Леонид Абрамович, немцы – люди упорные. А многое в жизни получается, если упереться рогом и ждать результатов. Вот у них и получилось.

Рогом, хе-хе. Мои несчастные товарищи плакали, когда рассказывали мне про этот метод обратного скрещивания и половой диморфизм. Народные академики скрестили этих моих товарищей так, что мало не покажется. У немцев тогда получилась такая странная корова. Но это не тур, конечно.

Походя они открыли много всего полезного.

Это ведь очень красивая идея была – воссоздать тут девственный лес. Что такое «девственный» – никто не понимает, но звучит-то как! Девственный!

Казимир Янович закивал, как китайский болванчик.

– Ряженые древние германцы… – продолжил фельдшер. – Ряженые германцы охотились бы на гигантских медведей да и на этих самых туров. Вы ведь наш охотничий домик со всех сторон видели, всё осмотрели? Вот это с тех времён. Рейхсмаршал сюда приезжал, вон этот чёрный прямоугольник у вас над головой – там был его портрет со свитой.

Нет больше рейхсмаршала, как мамонтов нет. Вымерли.

В этом заключена великая правда природы – что не нужно, так прочь его с доски. В карман, в карман!

Не о том я хотел вас спросить – вы точно меня не помните? Согласен, как тут помнить, столько лет прошло, а нам не было ещё двадцати. Помните ноябрьские праздники двадцать седьмого? Вы несли портрет Зиновьева на демонстрации, а я шёл рядом с портретом Троцкого, и, помните, нас вдруг начали бить? Полетели камни… Вы меня прикрыли, я ведь нёс листовки, ещё не успел бросить: «Выполним завещание Ленина», «Долой нэпмана и бюрократа»… Мы с вами прятались в одном подъезде, нам боялись открыть двери, и мы дошли до чердака – вы же учились в Тимирязевской академии, а я – во втором МГУ. Помните, мы дождались темноты и разошлись?

Я-то всё помню. И с нами ещё эта была… В высоких таких ботиночках, как раньше курсистки ходили… Не помните? Она мне в Бодайбо, когда я доходил, снилась всё. А имя забыл тогда спросить.

А на следующий день меня жизнь спрятала в карман, вот так – раз! – и в карман. Листовки – это дело такое, клейкое. Не надо было в общежитие напоследок заходить. В карман! А уж потом, кто из кармана вынет доброй рукой, а так-то голову страшно высунуть, посмотреть, как там, что там…

Леонид Абрамович присмотрелся и понял, что фельдшер-троцкист совершенно пьян, – видать, кто-то угостил его с утра мутным картофельным самогоном-бимбером.

Фельдшер был пьян, но ещё больше упивался своей картофельной свободой.

Вернувшись к себе в комнату, Леонид Абрамович увидел, что котелок опрокинут, а на столе сидит маленькая ящерица.

Она неловко спрыгнула со стола на стул, а оттуда на пол. Ящерица приблизилась к его ноге, и Леонид Абрамович решил, что она хочет напасть на него. Но нет, она ждала чего-то.

Тогда ботаник пошёл в угол – ящерица, балансируя хвостом, побежала за ним, он двинулся в обратную сторону – ящерица повторила его движения.

Он вспомнил цыплят, что ходят за первым, кого увидят, появившись на свет.

Тогда он бережно поднял новорождённую ящерицу за середину туловища и посадил её в пустую плетёную корзину.

В неё собирали грибы, и даже запах она сохранила – тонкий, мирный грибной запах, неизвестно, правда, с какого года.

– Вот и хорошо, милая.

В этот момент маленькая ящерица развернулась и больно укусила его за палец.

Жадно, до крови.

(бифуркация)

Это я описал числовые поля,

Анатомию точки, строенье нуля,

И в свои я таблицы занёс

Подлеца, и пчелу, и овёс,

И явление шерсть, и явление соль…

Николай Олейников

Они закурили.

Несмотря на едкий дым сигарет, Фролов с интересом принюхивался к запахам внутри беседки. Тут пахло сырым деревом и ржавеющим металлом. Много лет этот навес использовался как склад неработающего оборудования. Кроме них, сюда забредал разве что институтский художник, в перерывах между плакатами и лозунгами подбиравший здесь, вдали от людей, бесконечные аккорды на разбитой гитаре. Обычно он сидел как раз на этих ящиках. Если хорошо покопаться в этих уходящих уже под землю гробах, можно было обнаружить могучие изделия фирмы «Телефункен», скончавшиеся уже на чужой для них земле.

Он опёрся на перила и стал рассматривать надписи на ящиках.

– Ошибки быть не может? – спросил Бажанов.

– Ну вот глупости ты, Серёжа, говоришь! Глупости! Сам же знаешь всё. Ну какие в вероятностных теориях могут быть гарантии? – ответил Фролов, не оборачиваясь. – Может быть ошибка, ещё как может. У нас группа динамического прогнозирования, а не аптека.

Да только, как ни крути, либо мы вмешиваемся в ход событий, либо плачем потом об упущенных возможностях.

По мокрой дорожке, попадая в лужи, кто-то к ним приближался.

Фролову не нужно было и думать – тяжелое дыхание директора он узнавал сразу, даже через закрытую дверь. А тут, во дворе, он услышал его, ещё когда директор вышел на крыльцо. Впрочем, они звали его просто – Папа.

– Ну что, группа в сборе. – Вопросительный знак в конце потерялся.

– Почти вся, – машинально поправил Фролов.

– Знаю. Я отпустил Гринблата, – продолжил Папа. – Справимся без него. Кто доложит?

Взялся Бажанов. Фролов чувствовал в товарище эту страсть – Бажанову всё