Рептилий разводил при помощи атома.

– А вы тут были, что ли?

– Не я, а Казимир Янович. Я в другом месте был.

– Да где же?

– Я на Колыме был, пятнадцать лет подряд. КРТД, хотя вам это ничего не скажет. Я ведь троцкист, Леонид Абрамович.

– В смысле – по ложному обвинению…

– Ну отчего же ложному. Троцкист, да. Настоящий, лжи тут нет, и тут я согласен с Особым совещанием. Помните Особое совещание – «ОСО – два руля, одно колесо». Да только дело это прошлое, скучное, – одно слово, я тут недавно. Теперь ко мне претензий не имеется, о чём располагаю справкой.

Но про корову эту в виде тура я как раз там слышал.

Я ведь с разными людьми сидел и, кабы не медицинский навык, давно истлел бы с ними. Знаете, есть такая теория: ничего не исчезает, всё как-то остаётся. А ведь на земле каждый день умирает какой-то вид – ну, конечно, не коровы эти, а мошки. Кто мошек пожалеет? Никто. Но вдруг природа их всех откладывает в какой-то карман – на всякий случай, для будущего. И придёт час – они понадобятся и прорастут. А пока они сидят в своём кармане, ждут нужного часа, скребутся и выглядывают.

Про немецкие коровы – правда.

Человек же вечно норовит изобрести что-то, да только в итоге изобретает что-то другое. Поплывёт в Индию – откроет Америку. Решит облатки лекарственные делать – военные газы изобретёт. Так и тут – хотели тура, а вышло чёрт-те что. Вы сходите, сходите к селекционной станции – далековато отсюда, но за день управитесь.

Леонид Абрамович только покачал головой.

Он вышел на следующее утро – на рассвете, в сером и холодном растворе лесного воздуха. Он действительно шёл долго, полдня, пока наконец не достиг точки, которая была помечена на карте буквами в скобках: «(разв.)».

Развалины были налицо, хоть и выглядели не развалинами, а недостроенными домами.

Леонид Абрамович с опаской подошёл к этому сооружению.

Оно напоминало ему бронеколпаки военного времени. Он видел их много – на финской границе. Взорванные в сороковом, наскоро переделанные год спустя, они и после войны хранили былое величие.

Но тут замысел был, очевидно, мирный.

У здания была устроена площадка, явно для стоянки и разворота автомобилей, – видимо, хозяева рассчитывали на гостей.

Дорога, когда-то основательная, была занесена палой листвой и уходила куда-то вдаль.

То, что он принял за долговременные огневые точки, оказалось зданием, похожим на казарму.

Прочное, сделанное на века, оно напоминало древнего зверя, затаившегося в лесу. Справа и слева его замыкали круглые купола.

Леонид Абрамович с опаской осмотрелся – сорок второй год в болотах под Ленинградом научил его безошибочно находить мины по изменённому цвету дёрна, по блеснувшей вдруг проволоке, но, главное, – по наитию.

У него был нечеловеческий нюх на опасность.

Тут опасности не было – был тлен и запустение.

Он быстро понял, в чём дело: здесь никто никогда не жил.

Разве только начали работать в одном из флигелей под куполом.

Стройка не была закончена, будто польский магнат, замахнувшись на великое сооружение, неожиданно разорился. Магнат был, впрочем, не польский, и разорение было закономерным.

Теперь единственными обитателями заброшенного места были две статуи: одна – упавшая, а другая – только покосившаяся. Наклонившийся серый человек со странным копьём был похож на пьяного, а его товарищ, тоже бетонный, уже лежал близ дороги.

Леонид Абрамович прошёл чуть дальше и понял, что стоит на краю болота.

Отчего-то сразу было ясно, что вот это – край. До этого был лес – хоть и сырой, но лес, – а вот тут, с этих полян, начинается и тянется на десятки километров великое болото.

Что-то ухнуло вдали, прошёл раскат, затем булькнуло рядом, и на Леонида Абрамовича обрушилась лавина звуков, которые понимал не всякий человек.

Да и он, считавший себя биологом, понимал лишь половину.

На минуту ему показалось, что он стоит на краю огромной кастрюли, наполненной биомассой, и в ней бродит, перемешиваясь, какая-то новая жизнь.

Внезапно в стороне – он успел заметить это периферийным зрением – пробежал кто-то маленький и с разбега плюхнулся в воду. Ряска сомкнулась за ним, и всё пропало.

Похоже было на бобра, но с каких это пор бобры бегают на задних лапах?

Присмотревшись, Леонид Абрамович увидел следы маленьких лапок. Это был не бобр, а ящерица, кое-где касавшаяся глины хвостом.

Эта ящерица бегала на задних лапах – вот удивительно.

Он подумал, что судьба дала ему в руки внезапное открытие – славу, может быть. Боже мой, он никогда не занимался ящерицами. Да что там, он был даже не ботаник, а агроном. Но и эту науку выколотило из него за четыре года войны и ещё три года службы после. Теперь-то он может доказать этим дуракам, что он – настоящий. Что его дело – лес, а не отчёты в хозяйственное управление.

Он так и не успел защититься: защита была назначена на сентябрь сорок первого, и в её день он стал начхимом полка, отступавшего к Ленинграду.

Потом он стал администратором, и хорошим администратором, именно поэтому его перевели в Минск – на усиление.

Он ведь был оттуда родом, вот анкетные данные и провернулись, будто шестерёнки, выбросив его из Ленинграда, – да и то хорошо, потому что в Ленинграде вскоре стало неуютно.

То, что он выторговал себе эту командировку, было, скорее, отпуском от бумажной работы.

Нужно только было писать отчёты.

Но за отчёты платили: как всякий хороший администратор, он хорошо умел их писать. А деньги были нужны: девочки болели, они вообще росли бледными, и врачи рекомендовали Крым и фрукты. Крым был далеко, он был недёшев, а за два месяца экспедиции в Пущу платили кормовые и полевые.

Если бы он был царём, то немного бы шил – он вспомнил этот старый анекдот, который любил его тесть.

Ящерицы… Надо поймать хотя бы одну, да как поймать? Поставить силки?

Мысли прыгали в голове, как зайцы.

Чтобы успокоиться, он сел на трухлявое дерево и достал коробочку с таблетками.

«Очень хорошо, я прихожу в себя, всё нормально, надо двигаться домой».

Он раскрыл пишущую машинку, отставил её жёсткий короб и начал настукивать: «Академия наук БССР. Отчёт об экспедиции полевой группы Института биологии.

В продолжение доложенного ранее сообщаю, что наиболее привлекательным местом для строительства биостанции является…»

Машинка лязгала и заедала, но давала тем самым время на обдумывание.

«Сооружение, на вид крепкое, требует, конечно, дополнительного обследования, в ходе которого…»

Ящерица не давала ему покоя.

Чем ловить – мышеловкой?

Нет, писать в академию можно, только имея образец.

Прежде чем сообщить хоть кому-то про ходячую ящерицу с хвостом-балансиром, он отправился к болоту ещё раз – уже на охоту.

Леонид Абрамович блуждал долго, пока вдруг не остановился перед препятствием.

На тропе перед ним лежала туша бобра. Это был гигантский матёрый бобр, но половину его кто-то уже съел. Причём этот кто-то был очень маленький, судя по укусам.

Вдруг из кустов выскочила та самая странная ящерица на двух ногах и остановилась перед ним. Ящерица зашипела, очевидно защищая свою добычу.

Леонид Абрамович пригляделся – в зарослях папоротника притаилось с полдюжины таких же.

«Вот тебе и редкий вид», – подумал он ошарашенно.

Понемногу пятясь, он покинул поле противостояния.

Ящерицы вылезли из зарослей и присоединились к вожаку. Мгновенно они объели бобра до костей и удалились, медленно поворачивая головы, осматриваясь – нет ли чего ещё интересного.

Леонид Абрамович благоразумно спрятался.

«Храбро спрятался», – как он сам говорил про себя, когда вспоминал разные кампании по проработке и искоренению недостатков и вредительства. Во время любых катаклизмов выживают самые маленькие, больших выкашивает эволюция, а маленькие живут дольше, – так он себе это объяснял. В молодости он был большим общественником, а теперь вот – стук-стук, чужая машинка лязгает под ревматическими пальцами.

Из больших общественников не выжил никто, а он – вот, маленький человек, администратор без степени, бумажная душа.

Бывший агроном, отставной майор.

Реликт.

Вечером лесник спросил, что он видел.

– Кабанов видел, – ответил Леонид Абрамович. – А кстати, у вас ведь есть капканы?

Лесник