Тут я получил искомое медицинское, и мне стало вообще не до шевалье.

Промываю рану шнапсом. Лучше бы спиртом или перекисью водорода, но где ж взять. Можно и прижечь, но трицепс проткнут, а не рассечен, и нет у меня нужного инструмента. Брюммер морщится и шипит:

– Карл… Шнапсу…

Киваю. Хорошо хоть герцогом не назвал.

Анестезия понадобится. Антибиотиков и местного наркоза у меня нет все равно. Тот булькает флягой, а я начинаю накладывать швы. Стерильность, конечно, аллес, но я хотя бы знаю, что делаю, в отличие от медикусов (прости, Господи) этого времени. Без курсов полевой медицины меня бы никто не выпустил ни в одну экспедицию, да и жена была ветеринаром. А Кузьмич – вообще прозектором в институтском морге, часто меня приглашал вместе выпить водочки, а заодно «повышал мою квалификацию в полевой медицине» путем импровизированного анатомического театра. Да и в Киле в университете резать трупы и шить раны приходилось, как без этого. Так что, где, как и каким образом, я себе вполне представляю и крови не боюсь. Может, все же прижечь? А умрет – мне только радость.

В общем, закончил я латать Брюммера, и двое слуг утащили потерпевшего на его койку.

Пока мыл руки шнапсом, Бастиан, посмеиваясь, рассказывал:

– Сошлись они. Француз слишком пьян и горяч. Брюммер лениво отбивается. Ну, звяк-звяк, публика радуется. Зрелище какое-никакое. Хотя такое тут почти каждый Божий день, но все не сидеть, глядя в кружку. Брюммер заводит его: «Бейтесь, Серж!» Тот ругается. Но собрался как-то и бросился на нашего. Отто даже на правое колено от неожиданности упал. Тут руку-то француз ему и проткнул. Брюммер опытен и ушел в падение с поворотом, пытаясь под ребра Сержа достать. Но не успевает. Шевалье летит вслед за своей шпагой. Крутится, спотыкается спьяну и падает прямо на задницу чьей-то лошади. И под общий хохот целует ее прямо под хвост. А кобыла, как водится, возьми и лягни. Французишка на ноге-то почти весь лежал, так что вроде просто откинула и не зашибла. Только отлетел он прямо в припорошенную кучу навоза. Ударился о мерзлые «конские орехи» болезный. Тут такое началось!..

Повезло французу, если так, а то могла и пяткой приложить, и копытом ребра сломать или наследства лишить. Но сам бы он тогда не встал. А еще орал, что «jour merde», вот и получил «день дерьмовый». Все же, войдя в таверну, я спросил у замеченного мной на улице подавальщика:

– Любезный, а где шевалье?

Местный официант сообщил, сдерживая улыбку, что поцелованный лошадью француз отправился к себе в комнату и потребовал шнапса. Что-то больно официант смел, видно хозяин и управляющий спят или в отъезде.

Ну, значит, медик французу пока без надобности. Если что – разбудят хозяина. Его забота. Пора и мне спать. Наши вот что-то еще не приехали. Ладно, договариваюсь с Корфом, что они с Брюммером завтра без меня дозакупятся, и будем выезжать. Похоже до полудня я буду свободен, можно выспаться.

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. ПОТСДАМ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 8 января 1742 года

Я сладко спал, ибо ничего не предвещало…

– Высочество!

– Корф, иди куда шел, то есть в задницу. Я сплю.

– Петер, просыпайся. Отечество зовет!

– Какое из Отечеств на сей раз?

– Россия-матушка!

– Два немца. Барон фон Корф и герцог Готторп-Гольштейн. Россия – матушка. Я сплю. Меня нет. Я в домике.

Корф терпеливо меня пытался разбудить. Пока безуспешно. Я не велся на его провокации.

– Пете-ер. Ты и так проспал все, что только мог.

– Вечера мне хватило. Дай поспать.

– Петер!

Даже не пытаюсь открыть глаза.

– Что на сей раз…

– Наше прибытие с Берхгольцем.

– Тоже мне, Николай Андреевич, событие. Который вообще час?

– Часа два до рассвета.

– Ого, и чего же в такую рань будить? Мы в полночь только уняли Брюммера…

Я осекся, холодный пот вырвал меня из уз Морфея…

– Что случилось, барон? Вы почему так поздно вернулись?

– Вот, ваше с… высочество, правильный вопрос! Барон фон Бракель три часа как умер.

Черт! Как некстати!

Подкузьмил нам Казимир Христофорыч. У него были инструкции по нашему дальнейшему пути в Россию, да может и средства. Но что уж тут сделаешь?

– Это печально, но не повод тревожить мой сон.

– Петер, ты не понимаешь. Смерть русского посла в Берлине может вызвать у местных властей вопросы ко мне с Берхгольцем. Мы можем тут и на неделю застрять.

– Ну, тогда, барон, просите закладывать коней. Я только соберусь и умоюсь.

– Да все уже готово, граф. Только Брюммер упорствует – уезжать не хочет.

Отто – свинорыл старый! Нализался вчера, скотина, а теперь бузит. Дуэль эта потешная на мою голову…

– Вчера, что ли, не разобрались? Французик Брюммеру даже руку порезал, я сам зашивал. Вот послал же Бог попутчика!

Корф покачал головой.

– Брюммер говорит, что вопрос чести, и надо закончить.

– Рад за них. Желаю победы обеим сторонам. Я Брюммера никогда не любил.

С этими словами ложусь обратно и отворачиваюсь на другой бок.

– Петер, в нашей ситуации новая дуэль – лишняя. Нужно убедить Брюммера срочно уезжать. Но он уперся. Хотя и не помнит, из-за чего дуэль возникла. Однако честь и все прочее.

– Я при каких тут делах? Сам с ним и говори. Ты у нас глава экспедиции.

– Петер.

В сердцах вновь сажусь на койке.

– Ну?

– Поговори с ним. Ты – свой и ты герцог. Я для него чужак. Нас ждут в Санкт-Петербурге.

Тру глаза.

– И где он?

– Сидит в зале и пьет пиво после вчерашнего.

Киваю.

– Отличная тема перед дуэлью. Руки трястись не будут с перепоя. И что я ему скажу? Он взрослый мальчик.

– Что надо срочно уезжать. Долг чести он потом оплатит. При случае. Что, как честный человек, он признает долг, но обстоятельства вынуждают к отъезду. Но он принимает вызов и готов дать удовлетворение в любом месте и в любое время. Найди подход к его уязвленному самолюбию. Ты его хорошо знаешь.

– Да, уж. Знаю – это не то слово. Очень хорошо знаю. Когда его убьют, я спляшу на его могилке. Ладно, дай хоть умыться этой мутью, что зовут тут водой.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ. 28 декабря 1741 года (8 января 1742 года)

Ушаков присел в кресло, предоставив императрице возможность вести партию. Миних пожелал говорить с государыней. Смешно. Но Елисавет пожелала прибыть. Странная причуда, но что Ушакову до того? Миних никуда не денется.

Елисавета Петровна властно сидела в специально принесенном