Это я вспомнил, или нафантазировал?

— Мы с Оленькой старались при тебе о сестренке не вспоминать. Ну, кроме тех случаев, как на кладбище ходили.

— А знаешь, у меня такое чувство всегда было, что должна у меня младшая сестра быть. Может, потому и Аню сестрой стал считать. Понимаю, глупо.

— Просто, прикипел ты к этой девчонке, — усмехнулся отец.

Отвлеклись мы с батюшкой от основной темы. Ну да, об Ане заговоришь — увлечешься. А я сегодня еще одну новость узнал, о том, что у меня была младшая сестра.

— Так что, в Череповце люди, которые и мне небезразличны, и я для них не папенькин сынок, а друг. Это и исправник, которого я лучшим другом считаю, и полицейские наши. А еще — городской голова и дочка его — Мария Ивановна. Она мне чем-то Аню напоминает, только постарше. И с начальником мне повезло. Люди там настоящие живут. Те, для которых и дружба не пустой звук, и совесть. И купцы, которые думают не о том, как карман набить — нет, про карман они не забывают, но рассуждают, как жизнь в городе лучше сделать. Как я теперь без них, ежели надумают меня в столицу перевести?

А ведь я еще отцу про купца Высотского не рассказал, который по деревням ездил и прощения у девок просил. Или про то, как Василий Абрютин, неверно истолковал мои слова о немилости государя, решил, что Ивану придется куда-то бежать, раздумывал — не продать ли дом, чтобы другу помочь?

— Иван, так и ты, наверное, к ним с душой относишься? — улыбнулся отец. — А хорошие люди в любом городе есть. Переведут в Санкт-Петербург — и тут себе друзей отыщешь. Но, сам понимаешь, народа в столице побольше, соответственно, и плохих людей больше, чем в Череповце. А плохие — они чаще в глаза бросаются, чем хорошие.

— Я, иной раз думаю — может, когда я из кареты выпал, насмерть убился, да в рай попал? Не бывает в жизни таких людей, которые в Череповце живут.

— В рай, говоришь? — засмеялся отец. — Был бы ты в раю, не сажал бы преступников в тюрьму.

— Так не без этого, — хмыкнул я. — А с Завьяловым, да с Прохоровым думал, как-нибудь потом расквитаюсь, ежели, не забуду. Карьеру им подпорчу. Так вишь, забыл. А теперь…

— А теперь уже и не расквитаешься, — закончил мою фразу отец. — Зато теперь знаем — почему студент Императорского университета Прохоров убил топором другого студента — Дмитрия Завьялова. И отчего руку отрезал.

— А Прохоров-то совсем спятил или как? — осторожно поинтересовался я.

Подумал даже — не сходить ли, не навестить? Помню, что одет он был скверно, наверняка и передачки в психушку носить некому.

— Совсем. Только и бормочет — мол, я перед Иваном виноват, и перед сестренкой его. Но я вину искупил, и знак послал. Как он еще на почту-то смог сходить, чтобы тебе посылку отправить? Ты бы мне телеграмму не послал, так бы и не догадались — что там случилось и куда рука делась? Я, конечно, помню, что они вместе с тобой в университете учились, но кто же подробности-то знал? Какой Иван? Какая сестренка? Теперь понятно, что руку послал, которая донос писала.

— Что-то мне стыдно стало, — пробормотал я. — Мы же тогда с Анькой такие страдания изобразили — я, вроде как, на побывку из ссылки прибыл, сестренка младшая переживает. А теперь один на кладбище, второй в психушке.

— Ваня, окстись, — фыркнул отец. — Кто Завьялова заставлял лживый донос на тебя писать? А Прохорова кто неволил бумаженцию эту на Гороховую относить? Хотели вместо тебя в немецких университетах учиться? Вот, поучились. И дедушка твой, что б его. А самое главное — я. Сыну родному не поверил.

— Батюшка, ты опять? — расстроился я. — Мы только что с тобой проговорили, что не стоит тебе маяться. Все, что ты сделал, все к лучшему оказалось. И математику я всегда ненавидел.

— Пойдем-ка сынок, водочки выпьем, — предложил отец. — Или, ты по-прежнему водке кофе предпочитаешь?

— Предпочитаю, но рюмочку выпью. Что-то мне лень с самоварами возиться.

— Ваня, какие самовары? — не понял отец.

Склероз, точно. С самоваром мы с отцом возились в минувшее Рождество, потому что прислуга была распущена по домам, и господам волей-неволей пришлось самим кипятить воду.

А кофе в кабинете появляется просто — стоит только позвонить в колокольчик и озадачить камердинера. И не сам он станет кофе да чай (это отцу) заваривать, а поручит нижестоящей прислуге.

Зато батюшка, как в старые-добрые времена, лично сдвинул бумаги на край стола (бумаг, разумеется, меньше не стало), вытащил из «секретного» шкапчика графинчик и лафитнички.

— Ну, за что выпьем? — поинтересовался отец.

— Можно за встречу, но лучше — за твой новый чин, — предложил я, думая, что если мы с отцом начнем «обмывать» все, что нам следует обмыть — одной рюмочки не хватит.

— Тогда просто так выпьем, — решил отец, опрокидывая свою рюмку. Выдохнул, помахал ладонью у рта, словно разгоняя запах, сказал: — Я и сам больше не буду, через полчаса на службу ехать.

— А я все-таки за господина тайного советника выпью, — сообщил я, выпивая свою порцию.

— Думаю, Иван, что тайного советника я из-за тебя получил, — сказал отец. — Обычно, нашему брату — товарищам министров, очередной чин годика через два, а то и через три дают. А мне намекнули — мол, сынок ваш, Иван Александрович снова награду заслуживает, но ему недавно святую Анну пожаловали, пусть подождет. А вот вам, Александр Иванович, тайный советник прилетел.

— А мне награда за что? — слегка удивился я. Но только слегка.

— А тех грабителей, которые церкви в Новгородской губернии грабили? Там ведь и убийства, и святотатство. Процесс большой был, все братья бессрочную каторгу получили. Государю известно, кто ловушку придумал.

— Я только в часовне пару ночей посидел. Если кто и заслуживает награды — Абрютин и его люди.

— Опять ты за своего друга вступаешься, — улыбнулся отец. Вздохнул: — Жалко, что у исправника вашего жена больна, я бы из него не то, что столоначальника, а управляющего департаментом сделал. Толковый, строгий. Не волнуйся — не обидит государь твоего дружка.

— Батюшка, а ведь ты Его Величеству о мертвой руке докладывать станешь? — всполошился я.

— Конечно, — кивнул господин тайный советник. — Об убийстве Завьялова, да о помешательстве Прохорова ему градоначальник докладывал — столица в его ведении, а я доложу, что дело раскрыто. Никуда не денешься