Маркелова покачала головой.

Хмыкнула.

— Бабы сказывали, что наши его разбомбили, — произнесла она. — А тут… глядишь ты. Постаре-е-ел Кирилл.

— Серафима Николаевна, вы знаете этого человека? — повторил я.

Женщина хмыкнула.

— Кто ж его не знает? — сказала она. — Это ж и есть Кирюха Косой. Старый только. Я его ещё молодым красавцем помню. Волосы у него были густые и чернющие. Статный, широкоплечий. Если б не дурной глаз, первым парнем на деревне был бы. И мамку я его помню. Померла она сразу после войны. От позора. Потому что вот такого сына воспитала.

Маркелова указала на портрет.

— Сказывали, только, что сгинул Кирюша. Туда ему и дорога. Будто бы на железнодорожной станции его наши самолёты разбомбили. Видели бабы: лежал он будто покойник. Обрадовались мы тогда. Да только зря. Не добомбили его чуток, как я погляжу. Иначе б Кирюша не постарел. Живой, подлюка. Неужто и Косой сыскался? Откуда у тебя такая картинка, комсомолец?

Женщина накрыла рисунок ладонью.

— Работаем над поиском военных преступников, — ответил я. — Как видите, Серафима Николаевна, небезуспешно. Хотим, чтобы все бывшие пособники фашистов получили по заслугам. Это наша комсомольская инициатива. В прошлом году мы отметили двадцатую годовщину Победы. А такие, как этот Косой, всё ещё на свободе. Это неправильно.

Маркелова тряхнула головой.

— Согласна с тобой, — сказала она. — Афоня уж скоро двадцать пять лет как в могиле. А эти подлюки всё ещё топчут нашу землю. Сама бы их разорвала. Своими руками.

Маркелова подняла руки, взглянула на свои ладони. Заскрежетала зубами.

— Скоро мы их всех отправим в тюрьму, — пообещал я. — Не удивлюсь, если константиновских полицаев отправят за решётку лет на пятнадцать. А то и вообще: расстреляют.

* * *

Перед сном я поинтересовался у Иришки, где проживал Гена Тюляев.

Лукина пожала плечами и сказала:

— Откуда я знаю? Я к нему в гости не ходила. И не следила за ним.

Она уселась на мою кровать, посмотрела на меня сверху вниз.

— А зачем тебе адрес Генки? — спросила Иришка.

— Дело к нему есть.

— Какое ещё дело? Опять Клубничкину делить будете?

— Какие ужасные вещи ты говоришь. Так и представил Светлану, поделённой на части. Зачем ты ей такого пожелала?

Я положил руки под голову. Рассматривал Иришку, окружённую золотистым ореолом света настольной лампы.

Лукина пару секунд молчала — обдумывала мой ответ.

Затем она возмущённо заявила:

— Дурак! Я не это имела в виду! Ты переврал мои слова!

Иришка ткнула меня кулаком в рёбра. Отбросила с плеч косички.

Она нахмурила брови и сказала:

— В пятнадцатом доме он живёт. По нашей улице. Но номер квартиры не знаю.

Я улыбнулся.

— Спасибо, сестрёнка.

— Я случайно это узнала! — сказала Лукина. — Честное слово!

Она помолчала и будто бы нехотя добавила:

— На втором этаже. Кажется.

* * *

В пятницу перед уроками я прогулялся к стенду с расписанием занятий. Вот только рассматривал я там не расписание своего класса — поинтересовался, какими уроками пятница наградит одиннадцатый «Б» класс. Порадовался тому, что одиннадцатиклассники сегодня были в школе, а не на производственной практике. Мысленно пометил себе, что вторым уроком у них сегодня значилась литература — та самая, которую нашему классу предстояло отсидеть на первом уроке.

На литературе Максим Петрович зачитал два лучших (на его взгляд) сочинения по творчеству Максима Горького. Моё честно списанное в интернете творение в число лучших он не включил. Но всё же поставил мне за него пятёрку. Я прикинул, что третья четверть у меня началась неплохо — точнее, на одни только «отлично» (двойку Кролик, как и обещал, исправил). Сочинения я прослушал вполуха. Потому что рассматривал в это время новые рисунки Черепанова.

Лёша вручил мне тетрадь перед уроком. Сказал: «Оцени». Вот я и оценивал на уроке воплощённые в рисунках фантастические проекты своего соседа по парте. В новой серии эскизов я не увидел ни одной Клубничкиной. Космонавты на рисунках присутствовали, но были неопределённого пола, с не прорисованными лицами. Основной акцент в своих чёрно-белых картинках Алексей сделал на технических деталях космического лифта, лунной станции и орбитальных платформ.

— Здорово, — шепнул я Черепанову в конце урока. — Неплохо было бы увидеть такое на фотографиях.

Лёша кивнул и заявил:

— Увидишь.

* * *

На перемене я задержался около кабинета литературы. Вместе с Черепановым. В цель нашей задержки я Лёшу не посвятил. Но он ею и не заинтересовался: объяснял мне, почему выбрал для лунной станции форму шестиугольника. Я здоровался с подходившими к кабинету одиннадцатиклассниками — Лёша тоже кивал им, не прерывая свой рассказ. Черепанов размахивал руками, будто рисовал в воздухе макет будущих жилых модулей на поверхности Луны. Замолчал он лишь после того, как я окликнул Гену Тюляева.

Тюляев явился на урок в сопровождении Ермолаевых.

Он скривил усы и поинтересовался:

— Москвичок, Черепушка, вы кабинетом не ошиблись?

Я рукой поманил Тюляева к себе и заявил:

— Гена, нужно поговорить.

Геннадий будто бы неохотно свернул в нашу сторону.

Полтора десятка учеников одиннадцатого «Б» класса задержались у входа в кабинет, с любопытством посматривали на нас.

— Чего тебе надо, Пиняев? — спросил Гена.

— Ты живёшь по адресу улица Ленина, дом пятнадцать? — спросил я.

— Что с того?

— Номер квартиры не подскажешь?

— Зачем он тебе?

— В гости к тебе приду, — сказал я. — Сегодня вечером.

Тюляев усмехнулся — показал, что оценил мою шутку.

— Лукины тебя выгнали? — спросил он. — Ко мне проситься будешь?

Я не поддержал его шутливый тон.

Заявил:

— Мне нужен твой отец. Разговор у меня к нему есть. Серьёзный.

— Жаловаться на меня будешь?

— К тебе это отношения не имеет. Вопрос жизни и смерти. Я не шучу.

Тюляев посмотрел мне в глаза.

Пять секунд мы с ним мерились взглядами.

— Ладно, приходи, — произнёс Тюляев. — Пятая квартира. Отец после семи сегодня дома будет.

Я кивнул и сказал:

— Спасибо, Гена.

* * *

— Вася, ты на самом деле пойдёшь к Тюляеву? — спросил Алексей.

Черепанов сопровождал меня к кабинету истории, где сейчас дожидался начала урока наш десятый «Б» класс.

— Пойду.

— Зачем?

— Рисунок того мужика в майке Гениному отцу