— Ты думаешь, комсомолец, я эту подлюку не узнаю? Да я его во снах видела чаще, чем своих старших братьев, которые погибли в Финскую. Мне и сейчас ещё снится, как он из-под Афониных ног табурет выбивает. Подлюка фашистская. Я и через тридцать лет его не забуду. Узнаю. Пусть он хоть древним старцем станет.

— Серафима Николаевна, — произнёс я, — вы в милиции расскажете всё то же самое, что только что сказали мне? Я имею в виду: о преступлениях Дмитрия Фомича Попова во время Великой Отечественной войны.

Маркелова сверкнула глазами, недобро ухмыльнулась.

— Разумеется, — ответила она. — Я там больше расскажу. Намного больше, чем сказала сейчас тебе. Потому что кое-какие свои воспоминания о тех днях и о Попове я тебе, комсомолец, пересказывать не буду. Если хочешь, ты этот портрет к нам в Константиновку отвези. Попова там многие вспомнят. Там живут ещё те, кто захочет разорвать его на кусочки.

* * *

Серафима Николаевна за вечер ещё трижды рассматривала нарисованный Черепановым портрет Фомича. Каждый раз она щурила глаза за стёклами очков, будто наводила на Дмитрия Попова мушку винтовки. Маркелова уговорила меня снять пальто и ботинки. Усадила меня за стол, напоила меня чаем (чайник она кипятила на печи — я с интересом наблюдал за этим невиданным мною раньше вживую действом). Серафима Николаевна угощала меня сушками и рассказывала о своём прошлом. Я чувствовал, что она хотела выговориться — развесил уши, подстёгивал её откровения эмоциональным откликом (то удивлённо вскидывал брови, то недоверчиво покачивал головой, то хватался за голову, будто бы от неожиданности или от испуга).

Маркелова рассказала, что много лет назад у неё было пятеро братьев (чьи портреты с траурными лентами сейчас висели на стене). Два её старших брата отправились в тридцать девятом году на войну — остались навечно в заснеженных карельских лесах. Ещё два брата воевали в Великую Отечественную. Оба погибли в один месяц: в ноябре сорок первого года (об этом Серафима Николаевна узнала, когда советские войска освободили её родную Константиновку). Младшего брата (Афанасия) казнили в сентябре сорок первого, на глазах у тогда только-только окончившей школу Маркеловой. Приказ о казни издал глава немецкой администрации деревни. Приговор привели в исполнения полицаи, набранные немцами из жителей Константиновки.

Больше часа Серафима Николаевна перечисляла мне зверства, которые творили в её родной Константиновке фашисты — к фашистам она причислила и отряд константиновских полицаев. Я слушал Маркелову и вспоминал, как посмеивалась в ответ на весёлые рассказы Фомича наша молоденькая математичка. Тут же представлял, как молодой Фомич набрасывал верёвочную петлю на шею юноши, смотревшего на меня сейчас с портрета на стене. Серафима Николаевна сообщила, что её младший брат со сверстниками организовал в Константиновке комсомольское подполье (мне тут же вспомнились молодогвардейцы, которых на школьной сцене изображали Клубничкина и Тюляев). Вот только просуществовало то подполье недолго.

— … Склад не загорелся, — сказала Маркелова. — Продукты в нём не пострадали. А ребят всё равно казнили. Нам запретили их снимать. Мы ходили мимо них на работу. Видели, как они покачивались от ветра на виселице. За эту неделю я похоронила мать. Её сердце не выдержало. Только на восьмой день мы с соседскими мальчишками положили в землю рядом с мамой и Афоню…

* * *

Маркелова мне пообещала, что в течение недели о Дмитрии Попове никому не скажет: ни на работе, ни даже соседям.

Я же поклялся Серафиме Николаевне, что сообщу ей, когда Дмитрия Фомича задержат. Заверил женщину, что случится это в самое ближайшее время.

О том, что Дмитрий Фомич Попов сейчас работал учителем в сорок восьмой школе, я Маркеловой не сообщил.

* * *

Домой я вернулся, когда Виктор Семёнович и Вера Петровна уже уединились в своей спальне.

Меня встретила Иришка — она поинтересовалась, почему я задержался.

— Ты просто не представляешь, сестрёнка, что такое улица Светлая, — ответил я. — В тёмное время суток там сам чёрт ногу сломит.

* * *

Лукина уже посапывала на своей кровати за шкафом.

Я всё ещё ворочался в постели — вспоминал рассказы Маркеловой.

«Эмма, — сказал я, — поищи мне информацию о Серафиме Николаевне Маркеловой. Добавь в поиск слова „Кировозаводск“ и „сорок восьмая школа“. Есть совпадения?»

«Господин Шульц, найдены четыре страницы в социальных сетях, принадлежащих Серафиме Николаевне Маркеловой, ученицы сорок восьмой школы города Москва…»

«Стоп, Эмма. Отбой. Это не то, что мне нужно».

Я посмотрел на выделявшийся за шторами силуэт окна.

«Эмма, попробуй найти информацию о Дмитрии Фомиче Попове, который служил в полиции деревни Константиновка Губкинского района Белгородской области в тысяча девятьсот сорок первом году».

«Господин Шульц, найдено семнадцать упоминаний о Дмитрии Фомиче Попове, проживающем в деревне Константиновка Губкинского района Белгородской области…»

«Какого года рождения этот Дмитрий Фомич?»

«На своей странице в социальной сети Фейсбук Дмитрий Фомич указал датой своего рождения семнадцатое августа две тысячи первого года…»

«Стоп, Эмма. Какой ещё две тысячи первый? Ты шутишь? Наш Фомич постарше этого Фомича будет. Тот ещё не родился, когда наш уже женщин на школьных концертах резал».

Я вздохнул.

«Что-то здесь не совпадает, Эмма. Сама посуди. Маркелова, безусловно, помнит Попова. Да и Попов вряд ли позабыл свою одноклассницу, брата которой в сорок первом вздёрнул на виселице. Если бы они встретились на концерте — наверняка бы узнали друг друга. Что случилось бы дальше? Серафима Николаевна сообщила бы о прошлых подвигах своего одноклассника в милицию. Думаю, Фомич это бы сразу понял. Мог он её из-за этого убить? Теоретически, конечно, мог. Но как бы он улучшил этим своё положение? Его спокойной жизни в любом случае после той встречи пришёл бы конец. Он убил её в порыве гнева? От страха? Убийство женщины — вот оно, куча свидетелей. А преступления прошлого в один миг не докажешь. Ведь он запросто сбежал бы из Кировозаводска. Затерялся бы на просторах огромной страны».

Я покачал головой.

«Его, наверняка, и без того разыскивали за военные подвиги. А он ещё и навесил на себя это убийство. Зачем? Что-то тут не сходится, Эмма. Почему он зарезал её сразу, в школе? Какой ему от этого поступка прок?»

«Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос».

«Я спрашиваю сам себя, Эмма. Не обращай внимания».

Я взглянул на почти растворившийся в полумраке комнаты потолок.

«Что сделал бы я на месте Попова? Заметил бы Маркелову и по-тихому