Наутро после разговора с Эллой она вернулась домой, хотя и не хотела, но ее учительница танцев была так убедительна в своих уверениях о лучших побуждениях матери, к тому же сама проводила девочку до дома, что той ничего и не оставалось, как послушаться. Тем более что ей уже было очень плохо, она вся горела и была не в силах спорить с матерью и возражать отцу. Может, сам ангел-хранитель, который у нее теперь появился, уложил Василису в постель.

Галя дежурила у кровати дочери, сменяя влажные компрессы на ее горячем лбу, заваривала веточки и сухие ягоды малины с янтарным медом, отпаивая свою доченьку. И Василиса пила из ее рук маленькими глоточками, как в детстве, такая трогательная и несчастная в своем огромном горе. Заходила бабуля, приносила какие-то мази, травы, растирала худенькое тело внучки целебными маслами и настойками, которые она сама же и готовила в своей небольшой кухне, увешанной сухими пучками летних трав.

– Ш-ш-ш… Молчи мне, молчи. Рот не открывай, ага, вот так, да, больно, я знаю, знаю, терпи, трава помогает, не успеешь оглянуться, уж побежишь к своим подружкам… Вон, Наташа твоя ходит и ходит каждый день, а Галя-то ее не пускает, – приговаривала Серафима Игнатьевна, растирая сильными, натруженными морщинистыми руками спину и грудь Василисы. – Ага, кашляй, вот и хорошо, хворь, значит, выходит. Эка чего удумала! На морозе в поле лежать, эка тебя угораздило, так и сгинуть было недолго.

– Ну и надо было сгинуть, и зачем только меня Эля нашла, – скорее подыгрывая бабушке, чем возражая, ворчала Василиса. Тепло от мази разливалось по ее телу, кашель клокотал в груди, невыносимо хотелось спать.

– Ишь ты, умная какая! Ты Господа-то не гневи, то не нам решать, когда и кому сгинуть! – Бабушка Сима и сама уже вся вспотела, устала, а продолжала массировать внучку, будто отдавала ей свою жизненную силу, успокаивала руками, отвлекала, проминая до косточек разгоряченное от температуры тело.

– Лучше бы он меня забрал, а не Пашу, этот твой Господь… Ой, ой, что ж ты так больно-то! – причитала Василиса ноющим голосом, ей опять стало себя жаль, слезы подступили, сил сдерживаться у уставшего от недельной температуры организма не было никаких, и она зарыдала.

– Ну все, хватит… Да хватит! – в сердцах, не выдержав боли от активных растираний, почти крикнула Василиса, убирая от себя руки Серафимы Игнатьевны.

– Хватит ей! Лежи и терпи, враз на ноги тебя поставлю, не то что эти ваши дохтора. – Она уже заканчивала, теперь просто гладила Василису своими чуть шершавыми, потрескавшимися за годы домашней работы ладонями. Провела по спине, плечам, еще раз помассировала грудь сидящей на постели среди одеял внучки. – Ну вот и ладно, теперь ложись давай, погоди-ка, вот отвара похлебай, с медом тут да с ромашкой, да с молоком свежим, прогреет тебя.

Она дала в руки Василисе ее любимую большую кружку. Пока Василиса пила, бабуля смотрела на нее и себя в детстве вспоминала, да вот только за ней никто так не ухаживал, некогда ее мамке с семью-то детьми было. Кто выжил, тот уж и выжил, а у Мишки лишь трое, да все самые любимые. А у девки-то и правда горе, надо же, как Паша-то в армии погиб – как на войне, а время мирное… Вот и тяжело ей, нашей девочке.

– А про Пашу… Тебе еще тут замуж выходить, детей рожать и растить, так что брось мне. А Паша, – она присела на кровать, прижала к себе свою большую маленькую внучку, – кто же его знает, Васенька, планы-то Господа нашего! Значит, там он ему нужнее был, или защитил кого – и за это сразу в рай, а теперь смотрит на тебя и улыбается. Ты, внучка, как думаешь о нем, улыбайся в ответ, я так с дедом своим разговариваю, и легче становится. Потом время, оно все изменит; встретишь мужа, детишек нарожаешь, и будет Паша твой за тебя радоваться.

– Ба, а может, Пашу забрали вместо Риты? – Василиса оторвалась от чашки, вытерла рукой бегущие помимо ее воли слезы и вопросительно посмотрела на бабушку, сама испугавшись своего вопроса.

– Это что за дурь ты выдумала? Точно лихорадит тебя. – Она приложила руку к влажному лбу внучки.

– Когда Ритуся чуть не утонула и мы с Наташей ее спасали, я смотрела на небо и просила у него, – она показала рукой на потолок, выразительно округлив глаза, – чтобы он Риточку спас, обещая, что все-все сделаю… Ну вот, Риточка есть, а Паша – вместо нее… – Тут уж поток слез прорвался, Василиса зарыдала в голос, зарывшись носом в одеяло, чтобы было не слышно в доме и мама не прибежала на ее крики.

– Ну, это ты уж совсем себе напридумывала от слез и горя. Я знаю, как тебе больно, сама и детишек теряла, и мужа. Все время унесет, вот увидишь, а сейчас давай спи, сон лечит. – Бабушка накрыла Василису одеялом, чуть посидела с ней, дожидаясь, пока та заснет, и, услышав ровное дыхание с хрипотцой от заложенного носа, тихонько вышла из комнаты. Спустилась вниз, где на кухне сидел с газетой Михаил на лавке, Галя хлопотала у плиты, рядом с ней крутилась Рита.

– Ритусь, вот тебе булка. Вон там хлебный нож. Достанешь? Да, этот. Давай хлеб резать.

– Значит, вот что я вам скажу, да и отец тоже бы сказал. – Серафима Игнатьевна встала около сына, тяжело дыша после спуска со второго этажа. – Вы на девчонку не кричите и не ругайте ее. Слышали? – обратилась она к сыну. – А как только поднимется, работой ее загрузите по дому, ко мне присылайте помогать, да так, чтобы она все время занята была и ей времени не было думать о плохом. Так время-то и пройдет, весна наступит, отпустит девку. Все, я пошла, а то темно уже.

Болезнь и время и правда все как-то уладили. С мамой, несмотря на то, что Василиса долгое время отворачивалась, когда та входила в комнату, даже с температурой и в бреду пыталась отводить от себя ее руки, выгоняла из комнаты, устраивая истерику, тоже все постепенно утряслось. Мама извинилась.

– Ты прости меня, доча, мне так хотелось и хочется, чтобы ты была счастлива, а тут такое! Я, как узнала, сразу подумала, как ты это переживешь, ты ж тогда тоже болела… Ну, я и не стала говорить тебе, думала, пусть праздники пройдут.

– А отец? Что