— Но если генетика не видит биологических границ между расами, почему их констатирует психология? Почему ряд американских психологов, начиная с Артура Йенсена, изобретателя пресловутых «коэффициентов интеллекта», так настойчиво подчеркивают интеллектуальную дистанцию между белым и черным населением США?

— Для генетика понятие «черной» и «белой» рас абсолютно произвольно, ибо он классифицирует людей в зависимости от умения их организма вырабатывать меланин — субстанцию, которая делает их кожу черной. Эта способность организма связана с деятельностью крайне мизерного числа генов, в то время как у человека их десятки тысяч. Короче, генетикам тут попросту не о чем спорить. Что касается американских психологов, они утверждают, что средний «коэффициент интеллекта» у черного населения страны на 15 процентов ниже, чем у белого. Допустим. Но что такое этот самый коэффициент интеллекта, КИ? Средняя цифра, полученная в ходе теста, в лучшем случае свидетельствует о приспособленности человека к определенной культуре, а отнюдь не о его уме как таковом. Тест на КИ — это проверка испытуемого на быстроту ответа, заготовленного испытателем, на его способность к конформизму, к подчинению, в то время как истинная сила ума состоит не в ответах на вопросы, а в умении вопросы ставить, не в умении ответить «да», а в умении ответить «нет». Таким образом, американские психологи констатируют не врожденный «коэффициент интеллекта» своих черных сограждан, а социологическую ситуацию, к которой они действительно приспособлены хуже белых. Вместо того чтобы сделать эту ситуацию равной для обеих групп, упрямо навязывается тезис о врожденном КИ, который к тому же как минимум на 80 процентов будто бы передается по наследству. Но тут уже психологи вступают в область генетики и… увязают в ней. Повальное увлечение тестами в США после резкой общественной критики уменьшилось, однако под разными видами они продолжают процветать. И вот тут-то, как бы в качестве запоздалого подтверждения пользы такого рода тестов, и явилась социобиология.

— В чем ее центральный тезис?

В том, что главным творцом жизни провозглашается не личность, не человек, а ген. В том, что все духовное в человеке — его разум, способность мыслить, совершенствоваться — сводят к чисто биологическим функциям, к деятельности «эгоистичных генов». Задним числом как бы подтверждается и гипотеза о КИ: если интеллект передается по наследству, то деление людей на «элиту» и «быдло» нерушимо, извечно, этому порядку, мол, интуитивно подчинялись поколения предков, а поколениям потомков дан шанс следовать ему сознательно, «научно». Идеальная философия для «новых правых»! Ведь раньше они находили вдохновляющую их модель только в далеком прошлом, у своих мистических предков, и выглядели полными ретроградами, зовущими мир назад. Теперь, опираясь на социобиологию, которая в их представлении идеально связывает прошлое и будущее, они уверяют, что ратуют за вечный, самой природой предустановленный порядок. Социобиология, как наука, имеет право на жизнь в той своей части, которая касается животного мира. Я знаю Уилсона и ценю его как энтомолога. Но механически соединив животный и человеческий миры, Уилсон тем самым превратил человека разумного опять в человека-животное, зачеркнув его способность к самоорганизации. И дал возможность поставить науку на службу идеологии антигуманизма.

Споры вокруг «новых правых» во Франции теперь поутихли. Значит ли это, что идеологическая битва закончена? Альбер Жаккар считает, что есть две причины не складывать оружия. Ведь «новые правые», вчера всего лишь модные философы, сегодня все чаще обнаруживаются в коридорах власти, на ключевых политических и государственных постах. Позади лишь инкубационный период новой идеологии.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Уезжая в 1987 году из Франции после многолетней корреспондентской работы, я удостоился приглашения на обед от имени депутата Национального собрания от Нормандии Пьера Годфруа. Итак, в наших бокалах редчайшее («Депутатское») вино, и Годфруа с чувством говорит:

— За наш общеевропейский дом!

Да простит меня строгий отечественный читатель, тем более что сама формулировка тоста вынуждала меня и здесь, на другой половине Европы, вспомнить про царивший тогда дома запрет, — каюсь, каюсь… Годфруа засмеялся:

— Уверен: когда мы с двух сторон построим общеевропейский дом, то на столе в этом доме будет и вино… — Он достал из папки желтую книжицу и протянул мне. — Я надписал вам свою книгу «Наша европейская родина». Откройте, где закладка; французский историк Луи Рео, на которого я ссылаюсь, утверждал, что в истории Европы было четыре «высоких эпохи универсализации». Вот они: orbis romanus[63] в древние века, ordinatio ad unum[64] в средние века, французская пан-Европа в эпоху Просвещения и Рабочий Интернационал Маркса, Бакунина, Жореса, Ленина. По разным причинам все они не преуспели. Мой тост — за пятую высокую попытку объединить Европу: начатая де Голлем, она сегодня нашла талантливого продолжателя в лице Горбачева.

— Но раз были «высокие эпохи», то, значит, были и «низкие»?

— Конечно! Их было даже больше. В сущности, моя книга — это история европейского эгоизма, не преодоленного до сих пор. Кстати, вы знаете, где находятся ключи от Бастилии?

Я пожал плечами: нет.

— В Америке! Париж послал их в подарок Джорджу Вашингтону. Ему их отвез Томас Пэн, англичанин, создавший проект американского парламентаризма. Дайте-ка книгу на минуту… Вот прочтите: «Однажды по модели Соединенных Штатов Америки будут созданы и Соединенные Штаты Европы. Джордж Вашингтон».

Я поразился: как, идея Соединенных Штатов Европы существовала уже тогда?

— Даже гораздо раньше! Если быть точным, она родилась семь веков тому назад. Мой земляк из Нормандии католический философ Пьер Дюбуа еще в XIII веке выдвинул проект объединенной Европы как конфедерации католического Запада и православного Востока с единым парламентом, на равноправных началах. Но именно равноправия не хотел католический Запад. Вот почему он не пришел на помощь христианской России, истекавшей кровью в борьбе с монгольскими ордами. Потом церковь поддержала проект англо-французской конфедерации, которая была завуалированным планом английской экспансии в Европу. Этот план сорвала Жанна д’Арк, за что клерикалы и сожгли ее на костре. А ровно через двадцать два года, в 1453-м, под ударами турок пал Константинополь, и на том закончилась эпоха ordinatio ad unum. В следующий раз Европу разбудила уже Великая французская революция…

Он предложил мне совершить экскурсию по Национальному собранию: нашего диалога это не прервало. Даже наоборот: статуи, картины, мемориальные таблички на каждом шагу невольно погружали в историю, далекую, но живую.

— Вы спросили про «низкие» эпохи в истории Европы, ну, так загибайте пальцы. Древний Рим, несмотря на свою цивилизаторскую миссию, выступал угнетателем других народов —