или отчаяние богооставленности (часто неосознанное), – также четко обозначенные, повседневные пространства. Здесь всегда нарочито подчеркивается именно единичность всякого возникающего предмета, а религиозные по своей сути переживания облекаются в форму конкретных ощущений, реакций или оценок. Впрочем, как и в «Откровенных рассказах», это не исключает появление аллегорий или аллегорических жестов. Солнце, солнечные лучи из окна, солнечные зайчики в повести «Фрэнни» и «Зуи» всегда подразумевают свет, исходящий от Бога. Куриный сэндвич, который заказывает Фрэнни в ресторане Сиклера, как справедливо отмечают некоторые исследователи[404], обозначает бытовую версию евхаристии. Зуи, сидящий в солнечных лучах и утверждающий, что он всегда носит солнце с собой, ассоциируется с Христом. Рационалист Лейн Кутель «аллегорически» поворачивается спиной к лотку с бесплатными брошюрами «Христианской науки» Мэри Бэйкер Эдди.
«Откровенные рассказы» могли привлечь Сэлинджера удивительным сочетанием аскетической теории и практики, метафизических рассуждений и конкретных бытовых советов о том, как понимание молитвы преобразить в духовное действие. Собственно говоря, противоречие между «теорией» и «практикой» обозначается уже на первых страницах «Откровенных рассказов». Странник стремится овладеть непрестанной молитвой, ищет ответ на этот насущный вопрос, но всякий раз, читая духовные книги или слушая проповеди, встречает лишь общие рассуждения и общее понимание молитвы. Все дальнейшее развитие сюжета станет ответом на его изначальный поиск. Сэлинджер, как и его персонажи, интересовался именно теми философскими, религиозными теориями, которые обладали практической действенностью и предлагали практические способы разрешения внутренних проблем.
Но более существенным нам представляется то, что Сэлинджера в «Откровенных рассказах», скорее всего, могли привлечь обстоятельная репрезентация и исследование нюансов переживания, впрочем вполне характерные для аскетической литературы. Для светского писателя, американца XX века, этот текст, скрупулезно выстраивающий внутренний мир своих персонажей, явился бесценным источником, содержащим важные психологические паттерны.
«Откровенные рассказы» – исихастский текст, утверждающий для всякого человека возможность и необходимость богосозерцания, обретения внутри себя царства божия, внутренней связи с Христом и способности осязать основания всех вещей в их изначальном замысле. Эта цель достигается практикой Иисусовой молитвы, которая заключена в словах «Господи Иисусе, помилуй меня, грешного». Ее необходимо творить всегда, дабы она преобразилась в непрестанную и человек уподобился Святому Духу, который постоянно молится. Устная молитва должна перейти в сердечную, а ум, соответственно, должен соединиться с сердцем. Молитва заключает в себе смирение и обнаружение себя перед Богом, ощущение того, что Бог видит тебя. «Стой на молитве твоей перед невидимым Богом, – замечает Игнатий Брянчанинов, – как бы ты видел Его с уверенностью, что Он видит тебя, внимательно смотрит на тебя; стой перед невидимым Богом, как стоит уголовный преступник, уличенный в бесчисленных злодеяниях, приговоренный к казни, перед грозным, нелицеприятным судиею»[405]. И здесь важно заметить, что для странника в имени божьем заключена особая сила[406]: странник цитирует аскетов, утверждающих, что призывание имени божьего убивает не только страсти, но и действие их[407].
В самом начале «Откровенных рассказов» странник, вдохновленный словами апостола Павла «молитесь непрестанно», отправляется в путь в надежде отыскать того, кто мог бы ему их растолковать. Богословские книги, которые он читает, и те, кого он встречает, не могут ему объяснить существо молитвы. Наконец он находит старца. Тот становится его наставником, учит его и знакомит с «Добротолюбием». Под руководством старца странник начинает практиковать умную молитву и чувствует в себе внутренние изменения. Старец вскоре умирает, но впоследствии является страннику во снах и дает советы, как правильно поступать. Далее странник отправляется в путь, посещает деревни, города, встречает людей, в том числе и тех, кто скептически относится к Иисусовой молитве. Он смиренно, как и следует человеку, посвятившему себя Богу, переживает избиения, преследования, унижения. Но, что более важно, это его внутренний путь, никак не связанный с географическими перемещениями. Странник совершает самостоятельное восхождение по символической лестнице[408], восхождение, которое становится постепенным преображением внутреннего пространства человека в храм[409]. Он обретает Христа и в этом обретении находит истинного себя. Посредством практики молитва превращается в сердечную. Странник перестает ее проговаривать и слышит, как отзывается его сердце. Ум и сердце, которые прежде пребывали в разделении, очищаются от страстей и соединяются. Изменения, происходящие в страннике, меняют и его восприятие мира, который теперь видится ему полноправно божьим. Странник часто ощущает невидимый свет, расходящийся от вещей, достигает внутренней ступени их неразличения, постигает премудрость земных тварей.
Фрэнни в одноименной повести пересказывает Лейну содержание «Откровенных рассказов», уделяя особое внимание эпизоду странноприимства. Чуть раньше она удаляется в дамскую комнату, где запирается в кабинке, достает «Рассказы странника» и обращается к ним. Сама молитва дарит ей возможность отрешиться от суетного шума окружающей жизни, который ее преследует и о котором она до этого пишет в письме к Лейну: «Так шумят, что я не слышу собственных мыслей»[410]. Она отрешается от собственных страстей, привязывающих ее к миру и людям («мне надоели люди просто приятные»)[411], от ложной мудрости («Мне до визгу надоели эти педанты, эти воображалы, которые все изничтожают»)[412], наконец, от собственного поверхностного ego, в котором это все сосредоточено («Надоело мне это вечное „я, я, я“. И свое „я“, и чужое»[413] – «I’m just sick of ego? Ego? Ego. My own and everybody else’s»). Фрэнни привлекает духовная свобода, которую дает исихастская практика. Таким образом, исихастский путь в повести Сэлинджера определяется как будто бы как альтернатива примитивному конформизму и как единственный вектор спасения души.
Нетрудно заметить, что Сэлинджер переносит некоторые образы, ситуации и персонажей из «Откровенных рассказов странника» в свои повести. Во втором рассказе появляется управитель («из поляков»), который скептически отзывается о «Добротолюбии» и Иисусовой молитве: «Так, пожалуй, с ума сойдешь, – говорит он, – да и сердце-то повредишь»[414]. Лейн Кутель реагирует на рассказ Фрэнни и на ее объяснения действия Иисусовой молитвы похожим образом и почти в тех же выражениях: молитва, по его мнению, может вызвать проблемы с сердцем: «Я спрашиваю, какого именно результата ты ждешь? От всей этой синхронизации, этого мумбу-юмбо? Инфаркта? Не знаю, сознаешь ли ты, но и ты, и вообще каждый может себе наделать столько вреда, что…»[415]
В четвертом рассказе, когда странник намеревается отправиться в Иерусалим, ему в попутчики навязывают глухого старика, по сути символически отрешенного от мирского шума. В повести «Выше стропила, плотники» возникает примечательная фигура глухого старика, который вместе со всеми едет в такси. Вокруг кипят страсти, однако улыбающийся старик полностью аскетически отрешен от происходящего и пребывает в состоянии абсолютного покоя и счастья. В повести он становится для Бадди Гласса спутником, живым воплощением
