Сэлинджер подводит нас к осознанию фиктивности языка, произвольности и неадекватности его знаков. Зачастую слово в его текстах, с точки зрения читателя, ни к чему конкретному не отсылает. Данный эффект отчасти связан с отсутствием панорамы действия. Например, речь идет о чем-то, что читателю неизвестно. Чаще всего читатель сталкивается с этим в разговорах, которые ведут между собой герои Сэлинджера. Обратим внимание на диалог Мэри Джейн и Элоизы (рассказ «Лапа-растяпа») или Мюриель и ее матери («Хорошо ловится рыбка-бананка»), где предмет разговора почти полностью закрыт от читателя. В результате слова приобретают значение условности.

Однако в рассказах и повестях Сэлинджера (и об этом мы уже вели речь) можно обнаружить точные описания, где слово наделено предельно конкретным смыслом и, следовательно, не является фиктивным. Но здесь опять-таки важную роль играет отсутствие панорамы. Слово имеет конкретное значение, но оно со своим объектом не встроено в какой-либо контекст и изолировано. Следовательно, оно не выполняет познавательной функции, оставаясь простым обозначением видимого.

Теперь рассмотрим другие способы «разоблачения» слова, которые использует Сэлинджер. Эффект несовпадения слова и обозначенной им реальности ощущается в рассказе «И эти губы, и глаза зеленые…», где два собеседника логически обосновывают заведомую ложь, облекая ее в слово, и читатель не почувствовал бы фиктивность произносимых слов и произвольность логики, кажущейся объективной, если бы он не видел реальности. Сначала «седовласый» (Ли) убеждает обманутого мужа, Артура, что его жена Джоана (а она в этот момент в постели с седовласым) вот-вот придет, затем сам Артур звонит седовласому и сообщает, что Джоана вернулась, и, что самое существенное, подробно объясняет, почему она пришла так поздно.

В рассказе «Дорогой Эсме, с любовью – и всякой мерзостью» юная героиня пытается копировать речь взрослых, не вполне понимая ее логику и значения тех слов, которые она употребляет. В рассказе «Человек, который смеялся» повествователь с приподнято-романтической интонацией рассказывает об одном эпизоде из своего детства. Соответственно, возникает ощущение сконструированности, условности сказанного, едва отражающего предмет, о котором идет речь. Слово-штамп в данном случае аналог сентиментальных чувственных реакций. Чем персонажи «девяти рассказов» более эмоциональны, тем более шаблонной и примитивной кажется читателю их речь.

Слово в текстах Сэлинджера не способствует коммуникации людей, а, напротив, препятствует ей[384]. Внимательно перечитав диалоги в его рассказах и повестях, мы обнаружим, что персонажи, которые вроде бы говорят на одном языке и употребляют одни и те же слова, совершенно не слышат друг друга. Итак, слово предельно условно. Но именно это его качество дает читателю возможность почувствовать фиктивность видимого, материального воплощения смысла и устремиться к чистому смыслу, к пустоте.

Подлинное общение героев (здесь Сэлинджер опирается на мудрость дзен) осуществляется «по ту сторону слов», хотя и при их обязательном участии. Таким оказывается общение сержанта Икс с девочкой Эсме и ее братом Чарльзом (рассказ «Дорогой Эсме, с любовью – и всякой мерзостью»). Девочка пытается вести беседу на языке взрослых, которым она еще слабо владеет, отчего ее речь выглядит предельно комичной, а ее маленький брат и вовсе несет какую-то детскую околесицу и, похоже, еще не умеет связно изъясняться. И все же сержант Икс, интеллектуал и писатель, и дети ведут разговор и получают от него огромное удовольствие. Совершенно очевидно, что в пространстве слова подлинного общения между ними не происходит. Но герои чувствуют свое внутреннее родство на каком-то иррациональном уровне, за пределами возможностей слова.

Такая же внутренняя связь устанавливается между Джинни и Фрэнклином (рассказ «Перед самой войной с эскимосами»), хотя речь обоих персонажей, полная односложных высказываний, часто маловразумительных, грубых выражений и сленга, казалось бы, исключает подобное взаимопонимание.

Слово, повторимся, не в состоянии схватить предмет в его целостности. Слова всегда бывает недостаточно, и одновременно его слишком много, и оно оказывается неточным. Словесное высказывание, как правило, избыточно и необязательно. Почти во всех произведениях Сэлинджер использует разговорные и сленговые выражения, которые отличаются предельно широкой семантикой («и все такое»). Нетрудно заметить, что во многих диалогах, встречающихся в его рассказах и повестях, герои часто не договаривают свои реплики до конца. Слово стремится к исчезновению, к молчанию. Его вытесняет жест, который невыразим и предельно семантически насыщен[385]. Симор Гласс целует ножку Сибиллы Карпентер («Хорошо ловится рыбка-бананка»), Элоиза целует очки своей дочери («Лапа-растяпа»), Фрэнклин дает Джинни сэндвич («Перед самой войной с эскимосами»), Бу-Бу бежит наперегонки со своим сыном («В лодке»), Эсме посылает сержанту часы своего отца («Дорогой Эсме, с любовью – и всякой мерзостью») и т. д. Это жест отречения от своего «я», преодоления человеком пределов собственной личности, первый шаг к великому пробуждению. Его вербальным эквивалентом может быть лишь словесное выражение, неподконтрольное разуму. Бессмысленный лепет ребенка наиболее близок к тому, чтобы отразить жест отречения, открывающий сущность бытия – пустоту. Именно этот лепет слышит сержант Икс, читая в конце письма от Эсме, прилагающегося к ее подарку, забавные каракули ее брата:

«HELLO HELLO HELLO HELLO HELLO

HELLO HELLO HELLO HELLO HELLO

LOVE AND KISSES CHARLES»[386].

Перед нами единственно возможный образец адекватной речи, являющейся, правда, абсурдной. Ее неправильность, обрывочность, алогизм соответствует иррациональности мира.

Теперь попытаемся предложить наш, обреченный на заведомую субъективность вариант прочтения рассказов Сэлинджера. Мы наметим лишь крайне общий вектор его мировидения и покажем, каким образом он преломился в текстах.

Сборник открывается рассказом «Хорошо ловится рыбка-бананка» («A Perfect Day for Bananafish»), который точнее было бы перевести «Удачный день для рыбки-бананки». Это первый рассказ сборника, и, соответственно, в нем намечается основная тема, нюансы и мотивы которой будут разрабатываться в следующих текстах. Тема задается в притче, которую Симор Гласс рассказывает маленькой Сибилле. Притча о рыбке-бананке является ключом к рассказу, и если нам удастся понять ее смысл, то мы, наверное, сможем ответить на вопрос, почему Симор Гласс застрелился. Ведь, скорее всего, под рыбкой-бананкой он подразумевает самого себя.

Чтобы облегчить эту задачу, обратимся по совету одного из исследователей творчества Сэлинджера[387] к дневнику Симора Гласса, который приводится в другом тексте, в повести «Выше стропила, плотники». Здесь Симор уже не прибегает к притче и прямо рассказывает о своих проблемах. Он говорит, что люди, явления, предметы вопреки его воле оставляют на нем следы и он не в силах от этих следов избавиться. В подобной ситуации оказывается и рыбка-бананка. Она заплывает в банановую пещеру, объедается там бананами и не может оттуда выплыть. Речь идет