Белый дом объявил это радиошуткой президента. Но «атомная стрелка» четко зафиксировала еще один сбой — от разрядки к «холодной войне»…

— Некоторые признаки слома разрядки проявлялись еще до подписания Заключительного акта в Хельсинки в 1975 году, — сказал мне профессор Парижского института политических наук Филипп Девиллер. — В момент же его принятия Запад фактически взял курс на обострение мировой обстановки.

— Как?! Да ведь и Запад, и Восток сходились на том, что Заключительный акт знаменовал собой пик разрядки!

— Да-да, это был ее зенит. Но если до подписания акта существовали сторонники и противники этой идеи, то после подписания спор их свелся к другому: соблюдать акт на практике или нет. Западная Европа действительно стремилась к разрядке на континенте, которая стала бы венцом «восточной политики» Вилли Брандта и — чуть раньше — Шарля де Голля. Разрядка в Европе подразумевала согласие составляющих ее частей, систем. Однако вместе с США многие европейцы — я называю их «атлантическими европейцами» — подводили под мирное сосуществование скорее иной смысл: сосуществование с конфронтацией. Запад согласился признать территориальное и политическое статус-кво в Европе, лишь получив взамен «динамичную концепцию» вмешательства в дела социалистических стран, к чему и свелась концепция «прав человека». Процесс скатывания с позиций политической разрядки начат был по инициативе Запада в тот самый момент, когда мир впервые за свою историю признал существование глобального равновесия сил. Конкретно это свелось к новому рывку в гонке вооружений: установке ракет «Першинг-2» и крылатых ракет на территории пяти европейских стран.

Слушая профессора, я думал про себя: а ведь это история нашего, современного мира!

— Только принцип Лейбница — «встать на точку зрения другого» — может быть плодотворен для взаимопонимания, для контактов и диалогов. В этом в гораздо большей степени нуждается Запад по отношению к СССР, чью культуру, историю, политику уже многие десятилетия здесь представляют общественности в нарочито искаженном виде. «Железный занавес» строит, как раньше «санитарный кордон», западная сторона. Это она стремится разделить Европу надвое, помешать ее диалогу! Вспомним, как определял принципы сосуществования европейских стран генерал де Голль. Для него это была триединая формула: разрядка — согласие — сотрудничество. Разрядка сама по себе, без политического согласия и экономической кооперации, не имеет никакого смысла. Европа разделенная, Европа без разрядки — это и есть то условие, которое дает Соединенным Штатам уверенное и прочное лидерство в западном мире. Все, кто выражает малейшие сомнения в ценностях подобной политики, тут же объявляются «пацифистами», «нейтралистами», «пораженцами», «объективными сторонниками Москвы», хотя вы отстаиваете всего лишь право вашей страны или Европы в целом жить в мире, а не на вулкане, в разряженной, а не грозовой атмосфере. Ярлыки эти навешивают противники разрядки, те, кто нагнетает в мире напряженность…

— Профессор, когда началась, по-вашему, история современного мира?

Он ответил немедленно:

— После войны.

15. Просветители мира

То ли киты, предержащие Землю, вдруг расплылись в разные стороны, то ли какая другая неведомая сила взялась подтачивать подпорки Земли, но Анри Пуже вдруг совершенно ясно ощутил, как опасно она заскрипела и закачалась над пропастью. Закончив школьные уроки, выправив сочинения и диктанты своих учеников, он вооружался ножницами и резал прессу. Чтение газет и журналов, выписки всевозможных цифр вдруг сделались неодолимой страстью учителя языка и литературы. «Июнь 1929 г. — июнь 1933 г.: 10 тысяч банков потерпели крах в США, — коротко заносил он в свои конспекты. — С 1930 по 1933 г. 4500 фирм разорилось в Германии…»

Как бы через дымчатое стекло веков великие классики — с нескрываемым интересом Декарт, с иронической улыбкой Вольтер — наблюдали за вечерними занятиями своего нежизнерадостного потомка. Им ли было не знать эту страсть постижения мира, его тайн, основ, движущих сил! Школьный учитель, сомневаясь и мысля, точь-в-точь по наставлению Картезия, интуицией и дедукцией постигал окружающий его сложный, запутанный мир и все больше утверждался в мысли, что есть в нем какое-то непостижимое «математическое начало». Какое? Он, кажется, нашел его у де Лабомелля, давнишняя закладка лежала в томике этого раннего французского просветителя: «В Европе нет больше ни монархии, ни демократии, ни деспотизма. Сегодня все — торговля…» Два века минуло, как вынесен этот приговор, — неужто не переменилась Европа? Монархии канули в Лету… Во Франции, в Англии — парламентская демократия, в Германии — фашистский строй, но почему же они так явно идут к сближению друг с другом, каков математический закон этого сближения?

Ни в конспектах своих, ни в записных книжках — нигде не оставил он точной даты, когда же пришло к нему это открытие: будет война, и это будет война Европы против СССР… Я попрошу его более или менее точно вспомнить хотя бы год, когда пришло к нему это предчувствие. Он скажет в ответ:

— Еще до Мюнхенского сговора. А уж с этого момента никаких сомнений у меня не было.

— Вы ужаснулись?

— Конечно! Я стал думать, как бы об этом оповестить всех. И вот так в один прекрасный вечер я начал писать…

Он озаглавил первый раздел своей книги — «Внутренние противоречия капиталистического мира», первую главу — «Великий кризис рынков сбыта в 1929–1933 годах» и начал так: «Во вторник 22 октября за час до открытия на нью-йоркскую биржу поступило сообщение о том, что в этот день ожидается невиданный сброс акций. Возникла паника…»

Тысячами останавливались предприятия. Тридцать миллионов людей в капиталистическом мире, которых еще в 1929 году статистика учитывала как «платежеспособных потребителей», спустя четыре года оказались «безработными» с минимальной и нулевой покупательной способностью. Школьный учитель раскрывал вольтеровский томик: «Все, что я вижу, бросает семена неминуемой революции…» Он догадывался, что слова эти, написанные в канун Великой французской революции, верны и спустя 200 лет, но сам механизм противоречий, раздиравших новый мир, они объяснить не могли. Так на левом уголке стола, за которым просиживал картезианец-вольтерьянец, рядом со стопкой книг старых философов появился сначала Марксов «Капитал», а потом он раздобыл — тогда это непросто было сделать во Франции — и ленинские томики.

В Европе собиралась гроза, уже можно было различить ее первые раскаты на горизонте, но в них странным образом вплетались две незнакомые мелодии, лившиеся с двух дальних, противоположных концов мира. Издали СССР казался ему огромной стройплощадкой со вздыбленными лесами, где миллионы одержимых людей с самыми простыми инструментами в руках — молотком, кайлом, лопатой — преображали свою землю, свою страну, свою жизнь. Уверяли, что от них исходит «угроза» Европе, не зря же