Я не утверждаю самонадеянно, что у нас будет победа. Но я говорю: нам нужна победа, как никому из ныне борющихся. Победу или почти верную гибель всего русского народа — вот что несет нам неизвестное будущее, И когда на предложение германского мира союзники и Россия ответили коротким и решительным отказом, это не было случайностью, ни тщеславием, ни тупым упорством, ни даже советом разума — это было голосом самой жизни, всех ее темных и светлых недр. Кому охота драться и еще дальше, еще дальше влачить эту беспросветную жизнь, всю окутанную испарениями крови, слез и темных болот? И напрасно эти непризнанные красавцы и джентльмены, германцы, уверяют, что они одни тоскуют о гибнущих людях и благах культуры: мы также кое-что чувствуем по этой части.

Но мы чувствуем каждою частицею души нашей и то, что вне победы — для нас нет спасения. И мы будем драться, будем еще дальше и дальше влачить наше темное существование, ибо вне победы — для нас нет спасения. Не будем загадывать о конце всех этих ужасов: ведь все равно загрызем друг друга от самопрезрения и ненависти, если останемся живы, но биты. Нас много погибло и еще много погибнет, но что ж!.. Наденем на себя гробы и станем у разверстой могилы, куда уже ушло столько наших любимых, но ядовитого мира из рук «победителя» не примем!

Это — не слова, это — голос самой души России: вне победы для нас нет спасения.

Наши

…Усталый, я заснул. Были сумрачны и серы сны, как сам серый петербургский день, мокро и подслеповато глядевший в окно. Привычно, не беспокоя слуха, грохотала улица мокрыми экипажами, и приятным казалось тепло постели; и вот — сквозь дрему и сны коснулся слуха высокий звук многоголосой песни. Я приподнялся: светло и серо, грохочет улица — и песни не слыхать, — приснилось, вероятно. Но нет: вот снова человеческие голоса, много голосов; такие особенные среди механического стука колес о камень, они поднимаются высоко, что-то зовут, поднимают, как будто бы кричат: ур-р-ааа! Нет, это песня… идут солдаты.

Я распахнул окно. Солдаты. Пересекая площадь, в сизом тумане, словно я смотрел с высокой горы в долину, по мокрой и липко-грязной мостовой широ-ким строем ритмично шагали солдаты и пели. Их было много, полк или два, я не знаю, — они шли долго, желтовато-серые, с красными пятнышками погонов, с белыми походными мешками за спиной; и так весело, так легко и стройно они шагали, что с моей горы это казалось каким-то танцем. Не было слышно ни запевалы, ни слов, но через определенные промежутки высокая и ровная волна свежих и сильных голосов заливала грохот экипажей, лязг какого-то железа. И вот эти свежие голоса поразили и очаровали меня: день был такой серый и печальный, октябрьский дождливый день, а в них звучало солнце, простор полей, зеленая глушь лесов.

Ясные и молодые, они поражали не только слух, но и зрение: они виделись румяными, среди вечных сумерек города, они цветисто выделялись, как лоскут кумача в тумане. Но было в них и еще одно: вдруг все певшие, сколько их ни было, стали моими родными братьями, вошли в самое сердце неразрывной любовью и такой глубокой нежностью. Вот они прошли. Вот в хвосте проползли четыре телеги, нагруженных горочкой мешков и котомок — это их имущество, маленький и скромный багаж, над каждым местом которого трудились, собирая, и плакали женщины. И вот уже никакого следа: мелко зарябила улица и сравняла волны от большого корабля, пошедшего далеко. Ждал, не услышу ли песню еще, хоть эхо, хоть краем уха, — нет.

Тогда я закрыл окно и, нечего таиться, — заплакал. Плакал о том, что они так молоды и сильны, о том, что не жалуются они, а радостно идут на смерть, что у них такие красивые, такие славные и правдивые голоса. И о том, что они родные братья, дети родной и любимой матери — России.

Любите солдата, граждане!

Любите и жалейте солдата, не забывайте о солдате, граждане, живые в мире его защитой. Каждую ночь, ложась в теплую постель, вспоминайте о нем, бодрствующем в мокрых и холодных окопах или там же засыпающем последним сном, — пусть это будет вашей молитвой. И о нем же думайте, просыпаясь, пусть с любовной мысли о солдате начинается ваш день. Любовь превозмогает все. Тысячами незримых путей, могучими токами сердечного напряжения дойдет ваша любовь до солдата и теплом напоит его душу, сопряженную смерти, его измученное тело, оторванное от родных корней. Не заботьтесь о почте и адресе: сам ангел любви будет вашим посланцем и бережно донесет до далекого каждый ваш вздох и слезу. Верьте, верьте в силу любви!

И берегитесь сомнений, гоните страх и робкие двуличные мысли. Он узнает и это, — все дойдет до него теми же незримыми и воздушными путями. Не смущайте солдата.

Его мышцы и дух сильны вашей волей к победе, вся армия наша только образ воли народной, ее закаленное острие. Напрягайте, напрягайте волю к победе! Не из стали делается оружие — из воли к победе, из твердости духа народного куются самые острые мечи. Думайте о солдате!

Восхождение

Есть два новых факта в русской жизни, таких радостных и чудесных, что на них страшно даже останавливаться мыслью: так они похожи на призрак, на сказку, на сонную прекрасную грезу, которая может разлететься прахом при первых лучах туманного рассвета. И первый факт-призрак — это внезапное отрезвление России, явление, вся грандиозность которого ничьим, кажется, еще не охвачена взглядом. Да и как объять необъятное?!

Стал трезвым народ, «веселие которого пити» — мрачное веселие, полное крови, слез, бабьего и детского крика, грязи и невыносимого стыда; народ, который в год пропивал миллиард рублей и ровно на столько же приобретал страданий; народ, литература которого на добрую треть посвящена водке и пьяным; народ, на Сенной площади потерявший Помяловского. Одной этой страшной жертвы достаточно, чтобы проклясть сивуху, как проклинал ее в жгучих страданиях сам Помяловский, — а сколько еще, а сколько еще?! Трудно найти человека среди наших полутораста миллионов, чья личная жизнь так или иначе не была бы отравлена сивухой: либо сам пил, либо отец, либо дети, кто-нибудь из близких, из друзей; проклятый круг, ужасающая безысходность!

Благословенно все то, что углубляет жизнь, просветляет сознание, поднимает ум и чувство на новую высоту. Жизнь как гора, где с каждым новым шагом в высоту открываются