Если Нью-Йорк репрезентирует шпенглеровскую «цивилизацию» и смерть духа, то Париж – культуру, проникнутую духом, связанную со своим первоначалом, открывающимся по обе стороны Сены. Река, пребывающая в движении, – знак жизни-становления, пронизывающая живой город артерия его тела. Париж, представляющий культуру, проникнутую духом, изображается как организм, живое существо. И все же он захвачен бодлеровским распадом, освещен закатом Европы, о котором пишет Шпенглер. Дух жизни, сила, накопленная в Средневековье, пригрезившемся Миллеру, покидает свое обиталище. Это еще культура, еще тело, но тело уже умирающее. Париж Миллера, как и Париж Бодлера, – организм, пораженный тяжкими недугами, прокаженный, гниющий, разлагающийся: «Помню в прежние времена в Нью-Йорке около Юнион-сквера или в районе босяцкой Бауэри меня всегда привлекали десятицентовые кунсткамеры, где в окнах были выставлены гипсовые слепки различных органов, изъеденных венерическими болезнями. Город – точно огромный заразный больной, разбросавшийся на постели. Красивые же улицы выглядят не так отвратительно только потому, что из них выкачали гной»[152].
Таким образом, Т. С. Элиот и Генри Миллер несколько корректируют городской текст, созданный автором «Цветов зла». Элиот сохраняет пессимизм Бодлера, его этическую оценку, добиваясь при этом эффекта «имперсональности», то есть безучастно переводя жизненный опыт французского поэта в семиотическую игру, в то время как Миллер различает в городе источник жизни, вдохновения, стараясь сохранить в бодлеровском опыте жест преодоления искусства.
Фридрих Ницше и его американский ученик Генри Миллер
Фридрих Ницше (1844–1900) – одна из самых значимых фигур западной мысли. Трудно переоценить то влияние, которое он оказал на мировую культуру. Он предложил новое понимание искусства, истории, человека и мира. Характер рецепции Ницше и его идей на протяжении XX века многократно менялся: культура постоянно открывала в Ницше новые, неожиданные стороны. Ницше являлся в образе эстета, вдохновенного безумца, неоязычника, певца сверхчеловека, основателя новой религии, аристократа, анархиста и даже национал-социалиста.
Как известно, образ Ницше был искажен усилиями его сестры Элизабет и созданного ею «Ницше-архива». Именно Элизабет попыталась поставить Ницше на службу национал-социализму. Так, благодаря ее инициативе появилась на свет опубликованная Питером Гастом и братьями Хорнеффер «Воля к власти» (1901), некорректная компиляция из 483 афоризмов, выдаваемая впоследствии за главное, итоговое произведение философа. В дальнейшем, как мы знаем, появились еще четыре версии «Воли к власти»[153], на основании которых свое суждение о Ницше выносили даже такие крупные фигуры европейской философии, как М. Хайдеггер, К. Ясперс и Э. Финк.
1960–1980-е годы стали временем переоценки наследия Ницше, эпохой настоящей революции в ницшеведении. Эта революция была вызвана многолетней работой Дж. Колли и М. Монтинари и выходом в свет подготовленного ими полного собрания сочинений Ницше. Были исправлены многочисленные недочеты предыдущих изданий, считавшихся канонически-образцовыми, а также разоблачены фальсификации, связанные с комментаторской деятельностью «Ницше-архива». Кроме того, М. Монтинари в своих многочисленных статьях показал несостоятельность попытки А. Боймлера представить философию Ницше как систему, близкую национал-социализму. Работа Колли и Монтинари дала новый толчок исследованиям Ницше, обнаружив в его текстах ранее не изученный потенциал. Ницше предстал не столько как «властитель дум», предлагающий готовые рецепты, сколько как мыслитель, утверждающий проблемы и указывающий возможные пути движения мысли.
Однако вопрос, имеют ли его тексты некую целостную, завершенную систему, до сих пор не решен. Ницше оставил множество афоризмов, противоречащих друг другу, на каждое высказанное суждение можно найти противоположное по смыслу. Многие исследователи полагают, что сочинения Ницше нужно оценивать исключительно с филологической точки зрения – обращать внимание на поэтику, на стилистическую игру, на систему приемов. Для них Ницше скорее литературный деятель, поэт, прозаик, нежели мыслитель, предлагающий систематические рассуждения, которые складываются в единство. Соответственно, тексты Ницше позволяют его литературным и интеллектуальным наследникам выстраивать любую систему, с легкостью конструировать «собственного Ницше». Однако опасность выстраивания системы Ницше ярко продемонстрировали такие интерпретаторы, как А. Боймлер.
Тем не менее многие ученые видят в творчестве Ницше и строгую системность, и единство. «Это единство, – отмечает Виктор Каплун, – следует искать не на уровне теоретической системы, претендующей на некое „истинное“ объяснение мира, и не на уровне отдельных вырванных из контекста идей <…> а на уровне практики, на уровне философской жизни, философского этоса»[154]. Виктор Каплун говорит о единстве философского языка, о совокупности практик и речевых актов, имея в виду, в частности, перформативность. Здесь также можно говорить о единстве инстинкта, пронизывающего сколь бы ни было разные афоризмы, инстинкта всегда утверждать жизнь, или же о методологическом единстве. Такого рода дискурс должен «не передавать некое готовое знание, но образовывать и упражнять; его цель – „образовывать ум“»[155].
Подобную цель ставили американец Р. У. Эмерсон, американский философ-трансценденталист, о котором Ницше всегда отзывался одобрительно[156], и ученик Р. У. Эмерсона Г. Д. Торо. Похожие интенции очевидны и в текстах английских эстетов (У. Пейтер, О. Уайльд), как и Ницше, скептически относившихся к позитивному знанию, к академической науке и противопоставлявших вслед за Платоном статичному знанию динамическое мышление. Здесь существенно стремление Ницше вернуть слушателя (читателя) к самому себе, к основанию его «я», заставить его почувствовать это «я» как становление.
Революция, связанная с переоткрытием Ницше, во многом осталась достоянием академической аудитории – той, которую Ницше уже в 1870-е годы потерял надежду воодушевить. Этот переворот затронул скорее индустрию мысли, нежели зоны европейской и американской культуры. Парадоксальным образом именно искаженный, неверно преподнесенный публике Ницше стал легендарной и самой влиятельной фигурой XX века. Именно он вдохновлял литераторов, художников, философов по обе стороны Атлантики. Для нас наибольшую ценность представляют те начала его рассуждений, которые сыграли важную роль в формировании художественных поисков литераторов XX века. Эта тема весьма обширная, и на сегодняшний день ей посвящено большое количество исследований, поэтому мы попытаемся ограничить наш анализ, продемонстрировав, каким образом идеи Ницше трансформировались в иных эстетических системах и реализовались в художественной практике. В качестве наиболее репрезентативной фигуры, испытавшей в полной мере влияние Ницше, мы выбрали американского писателя Генри Миллера, автора скандально известных романов «Тропик Рака» и «Тропик Козерога».
Ницше в США (1910-е гг.)
Когда речь заходит об американской рецепции Ницше и образе «американского Ницше», большинство исследований обходит Генри Миллера весьма красноречивым молчанием. Это тем более несправедливо, учитывая, что философские идеи Ницше полностью сформировали Миллера, в то время как его младших и старших современников-литераторов лишь коснулись. Тем не менее, говоря о характере восприятия Миллером Ницше и о выстраивании им образа автора «Заратустры», мы должны учесть традицию
