– Ты один, что ли?
– У меня есть невеста, Фима, и кончай изображать из себя Ната Пинкертона…
Фима лениво поднялся, выстрелил вверх окурком. Тот полетел в небо, как ракета, разбрасывая на необыкновенной высоте искры. Безликие с восторгом проследили его многометровый полет. После чего Фима перешагнул на причал и обнял Моню.
– Невеста, выходи! – приказал он и для убедительности свистнул. С портпледом и тем же узлом из кустов вышла Анна.
– Моисей, – сказала она, – я захватила твой выходной костюм.
– Будет в чем хоронить, – одобрительно заметил Фима.
– Фима, я от тебя такого не ожидал, – грустно заметил Моня, но было неясно, о чем он: о своем спасении или о грубой шутке товарища.
– Документы возьми, – Фима протянул Моне бумаги. – К утру будете в Энзели, а в Персии выкручивайтесь сами.
Моня взял за руку Анну, и они перешли на катер.
– Последний платит, – крикнул вдогонку Фима, но Моня мог его не услышать. Машина застучала в полную силу, за кормой выросли белые буруны. Парочка села на Фимино место, прижавшись друг к другу, шум от пенящейся волны и грохочущих поршней заглушал все вокруг.
Фима стоял вместе с безликими на причале до тех пор, пока черная точка катера не растворилась в лунной дорожке.
– Будем оформлять начало операции «Деньги Нобеля», – сказал он вслух, явно для передачи.
Эпизод 6
Апрель 1923 года
Италия. Сорренто
Моня сошел с качающегося пароходика на небольшую площадку, поднялся по широкой лестнице и вышел на городскую улицу, где его ждал молодой человек со спортивной фигурой, но уже с приличными залысинами. На нем были яркий полосатый пуловер, теннисные брюки и парусиновые тапочки. Кепи с шоферскими очками он держал в руках.
– Максим Пешков, – сказал он, наградив Моню крепким рукопожатием. – Я в телеграмме точно описал свою внешность?
– Учитывая, что наш лайнер из Неаполя встречаете только вы, исключительно точно, – вежливо ответил Моня.
Молодой человек взял у Мони портплед, дорожную сумку и положил багаж на задний диван ярко-красного двухместного открытого автомобиля, после чего сел за руль, опустил очки и натянул перчатки.
Не успел Моня закрыть за собой дверцу, автомобиль рванул так, будто через секунду пристань с пароходиком должна была взлететь на воздух. Не снижая бешеной скорости, авто помчалось вверх по серпантину.
Через десять минут кабриолет проскочил в открытые ворота виллы. Моня с трудом успел прочесть вырезанную на каменном столбе надпись «Il Sorito».
Ярко-красный снаряд на колесах сделал полуразворот вокруг клумбы и замер у двухэтажной виллы. Максим выскочил из авто и махнул Моне рукой: «Следуйте за мной».
Они обошли дом и вышли на террасу, окруженную кипарисами. Перед балюстрадой деревья раздвигались, открывая изумрудное море.
На подушках, разложенных на каменной античной скамейке, сидели три роскошные дамы, одна красивее другой, и лузгали семечки. Посреди площадки стоял столик с разложенными шахматами. Над доской склонились офицер в форме французского иностранного легиона и… Фима в строгой тройке и котелке. Великий пролетарский писатель, поглаживая прокуренные до желтизны усы и поставив ногу на краешек стула офицера, стоя наблюдал за развитием партии…
– Папа, – громко сказал Максим, – познакомься. Это тот самый Моисей Левинсон.
– Милости просим! – пробасил Алексей Максимович, заключив в объятия оторопевшего Моню.
Шахматисты тоже встали. Оба они были одинаково короткие, худые и кривоногие. У офицера левый пустой рукав френча был всунут в карман.
Алексей Максимович подошел к ним и обнял за плечи.
– Это мой одновременно и крестник, и сын Зиновий.
– Лейтенант Пешков, – откозырял однорукий легионер.
– К пустой голове руку не прикладывают, – наставительно сказал Горький и водрузил на лысеющую голову приемного сына (только в этом он был похож на родного) котелок, сняв его с головы Фимы.
– А это наш бакинский гость Ефим Баба-заде, представитель треста «Азрыба». – Горький подтолкнул Фиму вперед, тот поклонился. – Он привез нам пять фунтов каспийской осетровой икры да еще трех осетров. И все во льду, да еще с древесным углем внутри.
С женской скамейки раздалось легкое восторженное повизгивание.
– И еще в Баку меня зазывает… Кавказец. Они гостеприимные.
– Алексей Максимович, – вкрадчиво произнес приемный сын, – Моисей Соломонович – это тот самый специалист, которого рекомендовал мне в Сан-Ремо Эммануил Людвигович.
– Какой еще Людвигович? Черт, не выговоришь, – удивился писатель.
– Да Нобель, я же вам докладывал. Моисей Соломонович – тот самый человек, по мнению Нобеля, который способен добиться выплаты ваших гонораров в Соединенных Штатах.
– Замечательно, – обрадовался Горький. – Без насилия. А то вот Баба-заде грозится всех моих издателей там перестрелять…
После этого он чмокнул Фиму и вернул ему на голову котелок.
– Ну пошли, я тебе расскажу про этих грабителей из города желтого дьявола. А с лучшей частью человечества ты еще успеешь познакомиться.
С женской скамейки недовольно взвизгнули.
С террасы на высоком откосе хорошо было видно, как солнце роскошно исчезало, погружаясь в море. Моня и Фима курили папироски у балюстрады.
– Ты решил, что, если обрезанный, можешь считаться мусульманином? – поинтересовался Моня.
– На азербайджанке женился, поменял фамилию, – коротко ответил Фима.
– Тебя как в Сорренто занесло? Что за икру ты здесь мечешь?
Не обращая внимания на вопрос Мони, Фима спросил:
– Как Анна? Дети есть?
– С женой все хорошо, два года назад родился наследник, маленький Соломон. А ты чего так вырядился? Маузер же некуда спрятать…
– Моня, чтоб я так не жил, как ты предсказываешь! – Фима задрал брючину. В резинку, поддерживающую носок, был вставлен плоский «браунинг». – Ты что в Лонжюмо Ильичу втюхивал?
Моня вздохнул.
– Горбатого могила исправит. А насчет вашей власти, так это же не за год, не за два. И царь вам наследство неплохое оставил. Кстати, паспорт ты мне так и не вернул.
– Зачем он тебе?
Моня вздохнул еще печальнее.
– Потому что он мой. А что это за дамы?
– Самые красивые женщины России. Черненькая – это Мария Закревская, сейчас она баронесса Будберг. Деньги из старика качает. Та, что с прямой спиной, Мария Андреева, прима Художественного театра, а с золотой косой вокруг головы – мама Максима, Екатерина Пешкова…
– И он со всеми ними?!
– А что тут такого? По очереди.
– Старик ведь уже.
– Посмотрим, что с тобой будет в пятьдесят шесть… Был бы я писателем, я б еще негритянку добавил. Как ты думаешь, Моня, у них все так же, как и у наших?
– У евреек?
– Моня! У черных.
– Не знаю, наверное, так же.
Солнце уже почти скрылось в море, успев покрасить облака над ним во все оттенки красно-оранжевого.
– Ты, Фима, не вернешь старика в Совдепию.
– Деньги кончатся, сам прилетит. Буревестник. Тех, что ты должен выцарапать, надолго не хватит. А трех теток содержать, думаешь, легко…
– Не знаю, не пробовал. Ты отсюда в Баку?
– Может быть. Еще не решил.
– Что, приказа не получил?
– Моня, что ты, как старый еврей, лезешь во все дырки? Получил – не получил…
– А нас с Анной отпустил по чьему приказу?
– Фрессе[11], – остановил друга Фима. – Встретились, и ладно.
И он неуклюже обнял Моню. В это время вечер погас.
Эпизод 7
Июль 1925 года
Нью-Йорк. Бруклин
Моня стоял за прилавком красной тележки на велосипедных колесах между 42-й улицей и Парк-авеню. Он продавал хот-доги. Взяв у покупателя пятицентовую монету, Моня ловко начал укладывать сосиску в разрезанную булку. Перед тем как сунуть ее в бумажный пакет, привычно спросил:
– Кетчуп, горчица, пикули?
– Горчицу, – ответил покупатель. Голос привлек внимание продавца. Моня поднял глаза:
– Фимка!
Перед ним стоял джентльмен с усиками а-ля Валентино, в мягкой соломенной шляпе с большими полями, в шелковом летнем костюме.
– Ефим! Баба-заде!
– Чего орешь! Ну я. И что? Во-первых, я женился, и теперь я мистер Адамс, Джон Фостер Адамс. Во-вторых… – Фима задумался, что во-вторых, и через паузу
