и чуть-чуть задерживаться не хочется – то есть психика сама выбирает те впечатления и количество времени на их приобретение… И для того, чтобы духовно развиваться, нужно просто ходить вот так по земле – и всё! Мысли мои неслись с головокружительной скоростью, складывая мозаику общей концепции в голове.
– А кто эти старые люди? – не выдержал напряжения я. – С ними можно поговорить?
– Никто не позволит, это тайна, – шепнул Михаил. – Сегодня они не живут здесь, как вообще на одном месте, говорят – селятся в горах. Я также ничего не знаю о них, как и ты, лишь слышал. Но почти в каждом хантыйском посёлке есть человек, который всегда знает, где их найти. Давай не будем больше об этом. Я и так сказал тебе слишком многое, о чём вообще-то не должен даже упоминать. Тем более чужаку.
И больше я не смог вытянуть из Михаила ни слова. Вскоре он уехал домой, затем мы уже не встречались. А на заре я снова вышел на берег в надежде уехать и невольно окунулся в жизнь хантыйского посёлка.
Если в Азово вам поведают о снежном человеке и даже пригласят в гости посмотреть фотографии его следов, то на берегу Мужей предложат бивни мамонта по сходной цене. Женщины в национальных одеждах идут покупать бананы и арбузы, взбираясь по трапам на суда-магазины, где прилавки выставлены прямо на палубе, и от посторонней помощи категорично отказываются. Торговцы же русские и зыряне, последних мужинские ханты с давних времён почему-то называют «фараонами». Подле администрации высится каркас чума, выставленный на всеобщее обозрение – его отлично видно с реки. У берега много большегрузных судов. Сырую воду из Оби уже не пьют лет двадцать как. «Чего у нас тут только не случается, – разговорился я с русской бабушкой, вооружённой по старинке сумкой-авоськой. – В июле от пожаров задыхались, по улице идёшь – соседей не видно… А при Хрущеве кукурузу выращивали – тебе это тоже, наверное, как путешественнику интересно? Я расскажу! – и бабка ударила себя кулачком в грудь. – Сама сажала!» Одним словом, люди общительные и интересные. А вот приезжие торговцы на откровенный разговор идут с неохотой и боятся фотоаппарата, потому что налогов не платят. Обошёл все суда, никто не берёт. Под конец смилостивилась «Сойка», ещё один обстановочный. Везёт же на них!
– Следующая остановка Салехард, – несколько разочаровывает меня громкогласный капитан. – От Саранпауля идёшь, говоришь? Сейчас посчитаем… До устья Северной Сосьвы четыреста восемьдесят, и тут… Почти тысяча! И всё бесплатно? Молодец! Сколько ж дней добирался?
– Десять дней со всеми остановками, – отчеканил я так, как объявляют отправление электрички до Лобни.
– Быстро. Молодец! Скоро холода, пора тебе выбираться, – и улыбается, – а то чего-нибудь себе отморозишь.
«Сойка», придерживаясь традиций, даёт удар в рынду (сегодня это пережиток – просто дают гудок, но колокол висит у всех), и мы отчаливаем. Приглашают в рубку, захожу – капитан «Лутка» уже здесь! Мир ещё теснее, чем я думал.
После Мужей Уральский хребет окончательно роднится с рекой, между ним и Обью, судя по карте, простирается знакомая гряда Малый Урал, синеет озеро Варчато, расстояние до границы с Европой чуть больше ста километров. По берегу много пустующих домов и изб, строений непонятного предназначения – путешествовать здесь не менее интересно. Встретились и каркасы чумов над обрывом, по нескольку в ряд; летом на реке теснится народ. Сынские ханты-рыболовы, например, ведут путину только по Оби, потому что на Сыне сиговых почти нет. К концу июля Обь лишается постояльцев, её берега начинают пустеть. Во второй половине августа нет уже никого. Но трудно так характеризовать местность везде: я заметил, что быт на Оби сменяется каждые двести километров.
Там, где Обь подступает к горам всего ближе, у великой реки имеется еще одно разделение, несущее название Горной Оби. Затем Большая и Малая Обь сливаются. На место «стрелки» попадаем к вечеру, берегов не видно, будто нет их. Волна большая, вновь разыгралась непогода, но я все равно выхожу на палубу.
«Здравствуй, Обь! – хочется приветствовать мне. – У тебя красивые младшие сёстры, ты знаешь об этом? У них замечательный живой нрав, они любят серебриться косами перекатов на солнце, украшают себя невиданными цветами по берегам. Они велели передать мне, что любят тебя!» Но молчит седовласая Обь, гоня навстречу мутные волны, швыряя брызги в лицо. «От тебя столько проблем, маленький человек, – как бы дает понять она. – Поэтому лучше молчи. Всё, чего ты касаешься, умирает, а слова твои – одна ложь. Никто давно уже не верит ни одному из вас. Мои воды содержат фенолы, нефтепродукты и тяжелые металлы, популяции рыб сократились в десятки раз, а ты еще смеешь желать мне удачи, смеешься надо мной…» Вот такое незавидное положение наблюдается сегодня у самой рыбной северной реки. И хоть до сих пор Ямало-Ненецкий АО дает товарной рыбы больше, чем вся Восточная Сибирь, по мнению населения и специалистов продлится это недолго. «Щокура три года как нет, – поясняют манси-рыбаки. – Когда он нерестится, икра по сапогам течёт, и мы стали уже забывать, как это было. Мы зависим от рыбы, она умрёт – что с нами будет?» И сами же браконьерят.
За шестьдесят километров до Салехарда город становится видно. Это единая, объёмно выдающаяся из окружающей тьмы золотистая полоса, неотвратимо наступающая, будто пульсирующая световая волна, которая в конце концов охватывает электрическим пламенем всё. Когда этот роковой момент наступает, мы резко меняем курс и начинаем следовать вдоль береговой линии, маневрируя между десятками покачивающихся на рейде судов. Корабли, осыпанные разноцветными огнями, сверкающие, словно праздничные, выглядят как нарядные морские существа из глубин. Каждое венчает багровое пятнышко огня, мерцающее в темноте, похожее на антенну или глаз. Красиво так, что не можешь оторваться от созерцания проплывающих мимо тебя таинственных картин. Ради одного такого момента уже стоит отправиться в путешествие, а сколько их уже было! От ночного прозрачного воздуха голова идет кругом. Незаметно подходим к самому берегу, на удивление сокрытому черной пеленой, сбрасываем трап – ну здравствуй, Салехард! «Можно поздравить тебя с окончанием путешествия? – протягивает на прощание капитан волосатую пятерню. – Смотри, в доках не заблудись». И я расценил было его напутствие как шутку, но в скором времени понял, что оно было недалеко от истины. По берегу, обильно поливаемому дождем, лазил час. Кругом натыкаюсь на заборы, решетки, стены, вагончики, провода, закрытые двери, с чем я напрочь отвык иметь дело, два месяца двигаясь свободно – по прямой. «Звериные тропы читать легче, чем бродить здесь», – мелькнула мысль.
