На следующий день Ваня уехал попутным речным транспортом вниз, а я остался погостить в Саранпауле ещё на несколько деньков, пообщаться с людьми, дождаться Лены. До самого вечера просидел на берегу Ляпина, привыкнув не чувствовать времени совсем, наблюдая за погрузкой-разгрузкой судна, с которым Ване предстояло отправиться в путешествие до Игрима. Кран уверенно таскал какие-то баллоны, бочки, изоляторы, уголки, тюки, а мы всё пребывали в ожидании, когда же что-нибудь ненароком рухнет, но так ничего и не упало. КАМАЗ, с помощью которого осуществлялся подвоз и вывоз груза, за краткий миг своего пребывания на берегу успел оставить после себя ворох газет, полиэтилен, сигаретную пачку и лужу солярки. Я сразу вспомнил себя в Парнуке, разложившего отсыревшие вещи посреди нар пустынного дома, удивляющегося тому, какой бардак во мгновение ока может создать всего один человек, как много и сколько всего лишнего он имеет и как до неузнаваемости способен менять облик самого бытия… «Мой путь всегда только начинается, – подумалось мне тогда. – Надеюсь, когда-нибудь научусь обходится минимумом вещей, компенсировав весь их запас рядом выработанных свойств, с помощью одного из которых я отыскал тогда на Чигим-Харуте дрова». И момент с Чигим-Харутой мне показался уже фантастичным по сравнению с тем, что я видел и наблюдал перед собою теперь.

Часам к шести вечера капитан пригласил Ивана занимать апартаменты в трюме, и мы попрощались. Пассажиры поспешили на судно, как воины на взятие крепости. Ещё миг и швартовые были сброшены, баржа понеслась вниз по течению и минут через десять навсегда скрылась за поворотом. Я остался на берегу один, стал с грустью наблюдать за яркой жизнью реки, в частности за рыбаками, рассекающими её просторы на горнячках – деревянных вытянутых лодках, просмолённых до черноты, гордо перескакивающих задранными килями через закатные волны. И сегодня на таком нехитром транспорте сплавляют по реке стога сена, заготовляемого на дальних концах поймы (так нагружают, что борта судёнышка становятся еле видны), а в былое время горнячки представляли собой единственный способ доставлять грузы до горных посёлков, поднимаемые с помощью шестов вверх на сотню и более километров – до Кедрасью. «Освоение области и последующее её снабжение было весьма тяжелым, – рассказывает местный житель, путешественник, мастер спорта Иван Николаевич В оку ев, – это были настоящие подвиги людей, и что мы наблюдаем сейчас? Саранпаульская Геологоразведочная Экспедиция, некогда славившаяся по всему Уралу, только формально и существует, теперь не сотни людей задействованы в ней, а всего пару десятков человек. И уникальный музей минералов – собранный с разных концов Приполярного Урала, наполовину иностранцам распродан. Вот тебе и героический труд…» Но Иван Николаевич не унывает. Ему за шестьдесят, а до сих пор бегает с рюкзаком по горам, водит группы детей (правда почему-то без связи, ибо на рацию для детей у администрации денег нет – с интернатом в Щекурье как-то не вяжется). «Природа меняет человека, сильно меняет, продолжает объяснять он. – Так радует сердце восторг в глазах ребятишек, когда они видят горные пики впервые! Я знаю, им это запомнится, как мне, на всю жизнь… Многое исчезнет из памяти, потеряет свой блеск, расплывется, но этот момент не забудется никогда и ещё сыграет свою положительную роль. А ещё природа дарит здоровье». Последнее я как нельзя лучше почувствовал на себе: за два с половиной часа разговора в положении стоя моя поясница снова заныла, а Ивану Николаевичу ничего. Но в общем тонусе я, конечно же, чувствовал себя отлично!

Мнение путешественника, встреченного случайно на берегу, оказалось далеко не единственным. Чуть позже я заглянул к старожиле семидесяти девяти лет, Николаю Гермогеновичу Семяшкину (или по-простому, Гермогенычу), знающему об истории края, как выяснилось, куда больше, чем все работники краеведческого музея вместе взятые. Этот человек, всем своим видом внушающий уважение и силу, и вовсе большую половину жизни провёл в тайге. Охотник, рыболов, а в военном прошлом лётчик с двадцатью семью боевыми вылетами, Гермогеныч до сих пор почти каждый день ходит на реку и в лес одиночкой, где по мере сил проверяет капканы, ставит сети, таскает лодочные моторы весом по пятьдесят килограмм. На мой вопрос, как ему удаётся поддерживать себя в таком боевом тонусе, Николай Гермогенович ответил:

– Да очень просто! Не пойду день в тайгу, буду лежать, думать начну о плохом, заболею и не встану совсем.

– Зачем же о плохом думать? – напрашиваюсь на разговор я.

– От правды куда денешься? Ты мне скажи: ради чего я воевал, ранение получил? – вдруг заговаривает собеседник. – Чтобы теперь зубы от горечи, да кулаки сжимать??? С буржуями насмерть дрался, а теперь вон, – погрозил Гермогеныч пальцем в окно, – зависим от них… И как зависим… Продукты да шмотьё ихнее на последние деньги без портков бежим покупать, как будто сами ни к чему не способны! И молоко дороже алкогольных… Тьфу!!!

Я не знал что на эти правдивые слова ответить. А Николай Гермогенович тем временем продолжал распаляться:

– Эти иностранцы проклятые совсем обнаглели – на вертолётах летают! Я всю жизнь работал, только раз отсюда выезжал – и себе летать по курортам позволить не могу!.. Почему, спрашивается, я себя чувствую хуже их на своей же земле??? А Вокуеву знаешь что они предложили? Нет? Ну, так я тебе скажу!.. А ты слушай, да понимай!.. Носильщиком в горы их сопровождать, вот что! Где это видано: мастеру спорта продаваться гидом-носильщиком чертям за деньги!!! Хозяйничают как хотят на русской земле! А простому рабочему человеку, который всю жизнь вот этими руками в земле ковырялся, от этого что? Даже пенсию получить проблема! Справку-подтверждение мол в сельсовет о ранении принеси, чтобы денег прибавили – да где ж я найду её, эту справку, через пятьдесят-то лет? Разве что на заднем дворе!

Гермогеныч падок на красное словцо.

– Вот я им и сказал: «Идите сами её и ищите… Нет надбавки, значит жить нечем. Пойду на рынок медалями торговать». Только тогда пристыдились, назначили… А теперь вот скажи: что лучше? Войны наелись, аж отрыгнулась она. Но тогда цели были чётки и ясны, знали, ради чего на смерть шли. А сейчас войны нет, но чувствуешь себя подавленно хуже, чем на войне. Только лес от мыслей дурных и спасает. Вот тебе и вся философия!

Тут уж заговорили обо всем на свете. Потом часа полтора, пока три женщины всё что-то убирались в доме,