Родине этому человеку не занимать.

– Какой патриотизм? Ты что, не знаешь – Семяшкин браконьер! Он ходит в лес, бьёт зверя, ставит сети в реке. Мотор хотели отобрать под предлогом, подкараулили, арестовывать явились – те сопляки, которые на моем веку под стол ходили!.. Советской власти, говорю, на вас нет! И не стыдно к старику приставать! Как будто я, лесникуя всю жизнь, не знаю, как надо себя в тайге вести! Черти, ей-богу черти!.. Молчат, в глаза не глядят, но за ружьем всё равно не раз приходилось в Сельсовет ходить.

Сельсовет для Гермогеныча и других жителей Саранпауля еще существует.

Несколько дней пребывания в Саранпауле обратились множеством незабываемых впечатлений о жизни маленького городка, затерянного в самых истоках великой северной реки, ещё неделю назад воспринимаемого нами окончательным шагом, точкой над «и» всего путешествия, а сегодня уже являющимся всего лишь маленьким окном в большой мир. Стоя на взлётной полосе легкодоступного аэродрома, где не существует такого понятия как «угроза терроризма» и в иной раз пасутся коровы, я вплотную познакомился с «аннушкой», посетил музей самоцветов (где по мнению смотрителя Владимира Васильевича, не выразившего никакого энтузиазма по поводу моего появления, «всё за деньги»), краеведческий музей. Со мной даже начали здороваться неизвестные мне люди!.. Мне понравилось, что здесь никуда никто не торопится, соседи встречаются на улице и стоят, разговаривают по полчаса. Две минуты ходьбы «до всего», воду свободно пьют из реки – в магазинах она не продается (зато продают обычные, пресные сухари «для рыбаков и охотников»). Берег Ляпина – центральное место культуры и отдыха. Тут мужики собираются выпить, покопаться в моторах, рыбачат подростки. Наловить ведро красноперки с ладошку проще пареной репы. Как говорится, берёт «дурью», но жители Саранпауля подобную рыбу в пищу не употребляют, считают ее «чёрной» и скармливают собакам, которых я уже научился узнавать в «лицо». На берегу грязно: неблагоустроенность, мусор. Сказывается время больших паводков. И снова в глаза бросаются покачивающиеся рядами горнячки, будто соревнующиеся в длине и узости, грациозности форм – ниже по течению Ляпина таких лодок уже не встречается. Разговорившись, я узнал, что горнячка поднимает груз раз в пять больше «прогресса» или «казанки», идёт ровнее, расход горючего на неё меньше. Обтекаемость формы и соотношение глубины и длины позволяет горнячкам достигать высоких пиру этических результатов, что собственно и требуется на перекатах в горах, откуда лодки и ведут своё прямое происхождение. Пока рыбачил, вижу – подходит буксировочный. Я к нему, поговорил – берут: «Завтра к семи утра приходи».

К хорошему, говорят, быстро привыкаешь. Вечером я остро почувствовал, что совершенно не хочу расставаться с обстановкой, окружающей меня сейчас. Скрип половиц деревянного дома, звон рукомойника, окно с видом на дорогу, куда всякий раз невольно начинаешь смотреть, гордо раскинувшаяся, касающаяся наличников зелень сада… Мысль, о том, что завтра мне предстоит уйти, покинуть всё это, угнетала и терзала меня. Нет, меня по-прежнему влекла дорога, но как неизбежное наказание я чувствовал, что однажды течение реки занесет меня в мир цивилизованный, который ни под каким предлогом не принимало мое нутро, душа, и я плохо спал в эту ночь.

Утром Анатолий вышел проводить на крыльцо.

– Жаль, не дождался Лены, – пожал я на прощание руку этому располагающему к себе, душевному человеку, участливо предоставившему незнакомым людям пищу и кров – поверившему им «на слово». Лена задерживалась на несколько дней, и я никак не мог её больше ждать.

– Будет повод снова приехать.

– Вы тоже, как окажетесь у нас – сразу заходите! Приезжайте, одним словом, в Москву, – сказал я, отказываясь верить, что сам в итоге еду туда. Возвращаться не было ни малейшего желания.

– Прощай.

Мужики уже разрезали лодкой ровную водную гладь, когда я показался на желтой дороге из-за бугра, чтобы ранним августовским днем, в то время, когда природа уже вовсю теряет цвет, неожиданно снова тронуться в путь по единственному существующему в этих краях тракту и покинуть широкий гостеприимный берег Саранпауля. Пяти минут не проходит, как посёлок навсегда скрывается за поворотом реки.

– Через сотню километров мансийские названия закончатся, пойдут заковыристые хантыйские, – поясняет капитан судна, оказавшийся братом Ивана Вокуева Ефимом. – Отдыхай, набирайся сил. Идти будем медленно, а значит – долго. От Саранпауля до устья Ляпина сто пятьдесят километров, затем ещё по Северной Сосьве почитай сотня…

Ого! Я в который раз подивился, как же и правда широка и необъятна наша страна! Что даже с воздуха взглядом её взглядом не окинуть… Но старенький ПС-15, толкающий огромную баржу с трубой и экскаватором, как мне показалось, быстро набрал ход, бойко загудел по просторам реки. Обосновавшись подле капитанской рубки на крыше двигательного отсека и почувствовав исходящее из стальных недр тепло, я вскоре закимарил и провалился в сон. Помню, виделся лес, звал и манил под сени свои ласковым говором ветерка… Открыв глаза и увидев крутые яры, покачивающиеся сосны на них, я вспомнил сон и подумал, как все-таки быстро заскучал без настоянного на сумраке запаха тайги, большого костра. Я еду в мир, где живописные картины до лысин истоптаны, превращены в места праздного отдыха. Где кирпич, бетон и проволока соревнуются между собой в возможности дотянуться до облаков под аккомпанемент непристойных по сравнению с настроениями природы запахов и звуков, а стеклянные витрины навязчиво искажают небесный чертог. «Зачем, почему всё складывается у людей именно так? – думал я и снова не находил ответа. – Человеческая жизнь столь коротка, а мы ещё и напридумали препятствий для постижения сути её, сами себя обратили в рабство, непрерывную зависимость от желудка, предрассудков, стереотипов, систем… Разве недостаточно жить просто, двигаться вот так по реке, навстречу неизвестности нового дня, с которой как с чистого листа начинает тогда представляться жизнь в каждом дне, повороте судьбы? Любому до восторга известно, что с природой душа отдыхает. Так почему же не жить единственно для души? Стремясь к этому, добиваясь именно такого состояния, ставив предваряющие к тому цели во главу смысла всей жизни?»

И я понимал, что мне нравится такая жизнь, бродячая и непредсказуемая, что я не хочу с нею «завязывать». Чем дольше я изучал её, такую упругую и нежную, тем больше мне становилось страшно, что