Два связанных с Наташей эпизода вводят в повествование мотив испытания и искушения и призваны выполнить в предложенном нам тексте очевидную сверхзадачу: убедить нас в том, что страстный любовник Муханкин отнюдь не готов, несмотря свои недюжинные сексуальные способности, к соитию с каждой желающей того женщиной. Что стоит ему, увидев в кабинке душа нагое женское тело и, более того, присевшую над тазиком и подмывающуюся у него на глазах бесстыдницу, отринуть её и тем самым продемонстрировать не только выдержку и самообладание, но и отсутствие какой бы то ни было исходящей от него опасности. И эта цель нашим повествователем почти достигнута. Почти, так как эффект несколько смазывают неспровоцированно грубые адресованные Наташе реплики, в очередной раз выдающие глубинную неприязнь рассказчика к женщинам.

Стал жить у брата Яши. На собрании в церкви я встретился с Васей, который мне предложил съездить с ним к сестрам по вере перекрыть им полы. На другой день с утра мы уже были на месте в поселке Аюта у тех сестер. За день мы постлали полы в квартире и уехали домой. К Васе я не пошёл, а поехал к Яше. У Яши на другой день я начал рыть яму под новый туалет, и за три дня все дело было сделано. На собрании в церкви стоял вопрос о помощи одинокой сестре: ей надо было перекрыть крышу. На другой день я, Яша, Вася и его брат Витя работали на крыше дома, и к вечеру мы закончили. Работ бесплатных выполнено много, а деньги у меня на жизнь кончались. Работу я искал, но нигде не был нужен. Нервы сдавали, но я держался.

Находясь среди адвентистов, я чувствовал, что это не то, что надо. О Боге говорилось много, но на деле все было не так, в жизни совсем по-другому. Невроз и псих одолевали все больше. Время идет, а я еще не нашёл себе ни жилья, ни работы. В гостях ведь нужно вести себя как гость, и все это временно. Впереди одна неопределённость, и не знаешь, что тебя ждет. Зато церкви ты нужен как источник дохода, а остальное вроде как дело добровольное. С каждым приходом в дом молитвы я чувствовал себя все хуже и хуже. Никому не скажешь, что у тебя кончаются деньги и ты еще кормишься от них одними пустыми обещаниями. Видишь их лицемерие, хитрость, прибеднение, наигранность и некоторый фанатизм. Уже давно я понял, что на все мои вопросы и просьбы будет один ответ: верь, молись, и Господь даст. Нужно будет терпеть и ждать. А время шло. В голове пустота. А вокруг жили люди, и у каждого на них было свое родное место, около которого он или она родились, живут и счастливы. У них есть дома или квартиры, есть постоянная работа, а главное, родина, где они умирают и рождаются, и так многие поколения. А ты среди них, как тварь, приблудившаяся неизвестно откуда, без родины и флага, без отца и матери, без стыда и совести. И являешься отбросом, который отвергает нездоровое по натуре общество.

В церкви адвентистов я чувствовал себя не на своем месте, и решил уйти в другой дом молитвы, в церковь баптистов. У баптистов я объяснил братьям, кто я и где был, в чем нуждаюсь и т. д. Меня приняла в дом одна верующая баптистка, но без прописки. Звали её сестра Зоя, и было ей лет шестьдесят на вид. Через некоторое время мы сходили к её знакомому на шахту «Южная», чтобы поговорить насчет работы. Действительно, на сварном участке меня брали, но выше еще была администрация шахты, где мне сказали, что им нужны уволенные из рядов армии, а вообще-то у них сокращение и нет рабочих мест, платить своим нечем, за бесплатно работают, по три месяца ждут зарплату, и неизвестно, что дальше будет. Сестра Зоя сказала, что это я так хотел устроиться, другие же работают там. Объяснять, что у меня биография тюрьмой подмоченная, ей было бесполезно.

В поселке Артема баптисты строили еще один дом молитвы, и пришлось принять участие в его строительстве. Потом мы работали на кирпичном заводе, выбирали половинки кирпича из отходов для нужд строительства. Денег у меня уже не было, и мне пришлось занять у верующих на билет до Волгодонска. Дома у матери и отчима опять пришлось просить денег, и, несколько дней погостив у них, я снова вернулся в Шахты к баптистам.

Время шло, осенняя погода резко менялась. От неопределённости и пустых обещаний верующих я больше в них разочаровался. Кто-то, может быть похитрее и поумнее меня, извлекал бы пользу из посещения дома молитвы и общения с верхушкой церковных служителей. Но по мне хоть и выносился на братском совете вопрос о трудоустройстве, но в дальнейшем выходили осечки и какие-то оправдания. Я становился мрачнее, злее, психичнее, менее сдержанным, им не кололи этим глаза и указывали то на неправильно сказанные слова, то на неправильное понятие о законе Божьем, что я остаюсь великим грешником, и слышались всякие устрашения адом, потусторонними муками в аду и горением в геенне огненной. И меня уже все раздражало. Раздражали и те люди в доме молитвы, которые встречались на улицах, в транспорте, очередях, на остановках и везде, где было многолюдно и немного людно. Одним жилось лучше, у них было все, и они радовались жизни и мало в чем нуждались, а я смотрел на всех и все, что вокруг происходило, на кипение современной жизни, и мне становилось все хуже. Поневоле я чувствовал себя неполноценным в этом обществе.

Так оборвались поиски Муханкиным спасения в религии. Они закончились раздражением, ожесточением, отвращением, направленным на адвентистов и баптистов. И неудивительно. Ведь такая неконформная личность, такой социопат, как Муханкин, не может ужиться ни с каким человеческим коллективом.

Читатель должен, конечно же, относиться к этой части биографии нашего героя как своего рода вставному роману. В нем