Чтобы сварить обед, выбираем кастрюльку литров на семь и заполняем её на две трети макаронами. Я понимаю, что всего не съесть, но глаза заверяют в обратном. Как всё-таки дух человека слаб перед телом, вновь наглядно убеждаюсь я! Потребности организма диктуют нам определённые условия, и мы, как правило, безоговорочно подчиняемся им – ставим во главу угла значение обстановки, а не цели, и в результате не сдвигаемся с мертвой точки. Почему-то забываем столь броскую очевидность, что тело – это всего лишь физическая оболочка, что оно не вечно, что не сегодня-завтра оно умрёт. Можно подумать, будто весь человеческий мир и существует только затем, чтобы развивать только материальное представление о жизни! Ведь всё вещи в нём играют роль поддержания в первую очередь нужд именно телесных, хотя куда как интереснее жить для души – непредсказуемо, с приключениями, когда каждый новый день становится не похож на вчерашний. Приспосабливаться умеет и амёба, и я не приму мысли, что человеческая жизнь подобна ей! Человек способен именно на нестандартные поступки, противоречащие порядку вещей и порой – здравому смыслу: он не зверь, целиком зависящий от лесных угодий, не кедровка, раз и навсегда облюбовавшая место кормёжки, и не полярная крачка, совершающая ежегодные миграции по двадцать тысяч километров в одну сторону; он – исключение из правил. Да, человеку не принадлежит мир оленьих или чьих-либо других троп. Но он может обходиться без них. И в этом его несравненный талант.

Странно, правда? Значение человеческой ограниченности сразу предстаёт в новом свете. Да, человек чужд миру природы, но в глубине своей души он способен на нечто трансцендентное по отношению к ней. В том числе и тело его, столь ранимое и хрупкое, может быть полезным, перестанет быть обузой и начнёт помогать закалять человеческий дух, делать его сильнее. Вы скажете: «Нет уж, они совсем не нужны, эти мучения! И без них в жизни проблем хватает. Незачем придумывать себе дополнительные трудности». Но мне кажется, что такова и должна быть жизнь. Настоящая жизнь! Полная естественного восторга, пассажей изящества, жажды, подобной состоянию влюблённого… Чтобы каждый новый день нёс только радость, и лишь в крайнем случае грусть! Сомневаться здесь не в чем, потому что никакая другая жизнь не заменит вам таковой… Я бы оговорился – жизни «путешественнической».

Конечно, эти мысли не испортили мне аппетит, даже наоборот – все макароны, приправленные двумя банками прошлогодней тушёнки, мы умяли за обе щёки! И это были самые вкусные макароны с тушёнкой в моей жизни. После обеда умиротворённо залегли на лежанках прохладного дома. В желудке приятно отяжелело, двигаться больше не хотелось. «Однако, а недостаток пищи даёт о себе знать», – подумал я. И это когда до Кожыма остаётся ещё больше половины пути, а позади самая лёгкая его «дорожная» часть… Тут же меня снова охватывают сомнения, но я мгновенно пресекаю их. Сегодня мы не обездолены пищей и кровом, а что будет завтра – тогда и посмотрим! Мы взяли из дома столько провизии, сколько были в силах унести – сделали, что смогли, в остальном решив положиться на судьбу. Она же любит таких бродяг, как мы!

Жаркий день сходит «на нет», когда мы протираем глаза. Здесь, в природе, мне почему-то всегда легче просыпаться, чем в уютной домашней обстановке, в четырех стенах квартиры. Понежиться никогда не хочется, пробудился – и сразу вскочил, побежал к весёлому ручью. Так происходит, наверное, потому, что знаешь: спешить никуда не надо, проблемы не беспокоят, этот день будет принадлежать тебе и только тебе, и ты сможешь вдоволь подумать о жизни и обо всём, что тебя окружает, без каких-либо ограничений – насладишься им без остатка… Просыпаешься рано и без будильника – сам, идя навстречу прекрасному дню, которому ты всегда рад; пробуждаешься с желанием жить, а не с нежеланием идти на работу изо дня в день следуя по одному и тому же тёмному пути… Поэтому-то так приятно становится совершать даже самые мелкие действа, например, разводить костёр и справлять ужин, или бродить, собирая ветки и просто так изучая окрестности, разглядывая узорчатые письмена лишайников на камнях, насекомых, цветы и всё то, что обычно не замечаешь под ногами, чему не придаешь никакого значения… Видимо, биологический ритм человека не совпадает с ритмами прогресса, организм не успевает, да и не способен бесконечно себя перестраивать, и это нормально. Куда ненормальнее бежать сломя голову на работу и не принадлежать своим чувствам и мыслям. Вынуждаясь так делать, человек медленно убивает себя, тем временем как жизнь без излишеств – она всегда оказывается богаче и ярче! К чему человек привыкает в цивилизованном мире, подобием чего он становится? Страшно даже представить! Не принадлежать себе, что может быть хуже? Как будто из тебя вынимают душу и преподносят её на золотом блюде тому, что даже не оценит этого, потому что само не имеет души.

Спускаюсь к Лагорте за рыбой. Дорога есть, она еле заметна в невысокой траве берега реки, уводит вверх, нам же предстоит путь вдоль реки вниз. С сожалением принимаю, что дороги в нашу сторону нет. Это пугает. Решили остаться в доме на ночь и последующий день, только послезавтра идти. На открытом берегу, усыпанном круглыми валунами, встречаю ещё один оазис – группку лиственниц на зелёном клочке земли. Здесь старое кострище и… остов шезлонга. Как будто кто-то устраивал пикничок. Река закручивается в тихую заводь у обледеневших скал, нависших над её зеленоватой поверхностью и готовых вот-вот рухнуть. Особенно вдохновила синеватая, в прожилках, циклопическая глыбища льда с отрицательным уклоном. Если она съедет, будет настоящее землетрясение и «цунами» в придачу! Но рыбы в этой замечательной заводи совсем не оказалось, как я ни старался её найти. Возвратился ни с чем.

Пока я отсутствовал, Ваня наконец-то выкроил свободное время для основательной починки сапога. Вместо голенища от камеры, приделанного кое-как, взялся пришивать настоящее, нюхом обнаруженное им в куче мусора у домика на подходе к реке Труба-ю. Теперь он не просто шил, а всё что-то молча вырезал, кустарно выделывал и скотчем совершенно не интересовался. Я оставил его наедине с этим занятием и отправился на прогулку встречать солнце, теперь уже в другую сторону – прочь от реки, за Кершор. Там, повыше, что-то чернело и белело, и мне, конечно же, было интересно, что. На притоке Кершора наткнулся на глетчер[8], на этот