пять – семь, эта концепция продержалась в обществе, а потом подверглась критике. Но пока что идея отвечала потребностям этой странной треугольной семьи. Во всяком случае, потребностям Лили и Осипа. Свои принципы Лиля пыталась привить и Маяковскому.
Когда я читал «Пристрастные рассказы» – это мемуары Лили Юрьевны, – то обратил внимание, что в этих воспоминаниях сквозит любовь к сексу. Ему уделено очень много внимания. Лиля Брик любила это, она жила этим. Как писал один биограф, «секс был для Лили главным способом познания мира, но интересовал он ее ничуть не меньше, чем познание». Физическая близость с Маяковским была непродолжительна. Лиля пишет: «Через два года… физически мы как-то расползлись». Постоянства там тоже не было. Роман поначалу был очень бурный, стремительный, Маяковский, который жаждал обладания, буквально ни на минуту не мог оставить Лилю одну, он сжигал ее своей любовью, затем все понемногу остыло. Утихло, но он по-прежнему не мог жить без нее. Когда Лиля в 1922 году предложила Маяковскому на несколько месяцев разъехаться, он ужасно страдал и буквально каждый вечер ходил под окнами их дома в Гендриковом переулке, который сегодня называется переулком Маяковского. Лиле нужна была передышка, глоток свежего воздуха, возможность отдохнуть, но сама эта привязанность с поэтом сохранилась. Не сказать, что бытовуха их заела, но, по моему мнению, именно она была основой их совместной жизни, скажем, спустя пять лет после знакомства. Любовь между ними тремя была, безусловно, очень крепкая. Жить друг без друга они не могли.
В остальном же это была совершенно обычная семья, главой которой был, пожалуй, Маяковский. Лиля называет его «невыносимым мещанским мужем». Он их полностью обеспечивал.
Домработница Прасковья Кочетова, которая оставила о Маяковском устные воспоминания, говорила: «На работу нас принимал сам Владимир Владимирович, все вообще сам делал – деньги на расход выдавал, сам нашел меня у знакомых. Лиля Юрьевна у нас была как гостья. Даже когда гости бывали, Лиля Юрьевна никаких обедов не заказывала, ничего, все он. С утра дает мне деньги на расход, дня на два, иногда на три: ну, по 50 рублей давал, по 75. За все расходы мы платили, все из его рук текло. И сам он нам жалованье платил обеим – по расчетным книжкам, платил всегда точно.
У Лили Юрьевны никакого внимания к нему не было, чтобы вот проводить его, – что он уезжает в дальнюю дорогу, чтобы что-нибудь обеспечить, сделать. Никогда ничего. Вот он встанет, походит, видит – половина двенадцатого, скоро ему уезжать. Она еще не встала. Он стучит ей в дверь: “Лиля – деньги!” Он ей всегда оставлял деньги. А она к нему относилась не очень-то хорошо. Он ее очень любил. Так любил, что я это и не знаю. Цветы ей приносил…»
Лиля. Фото О. Брика
Втроем они проводили отпуск недалеко от Петрограда, в Левашове. Маяковский рисовал пейзажи, они собирали грибы, по вечерам играли в карты. В перерывах он работал над «Мистерией-буфф».
Лиля Брик любила двоих. Жизнь с Осипом и Маяковским была очень комфортная. С обоими было нескучно. Осипа она боготворила с самого их знакомства, Маяковского, как пишут, очень ценила. Очень удобно было для всех разбежаться днем по своим делам, встречам и влюбленностям, а вечером собраться втроем, обсудить дела без всяких предрассудков и жить себе в удовольствие. Для Маяковского эта семья стала необходима. Он жаждал обладать, он хотел все без остатка. Но с Лилей полного обладания не было. Она всякий раз сбегала от него, играла с ним. Он гнался, она ускользала.
Поэт пробовал завести собственную семью. Осип даже кому-то из знакомых говорил, что, мол, пора Маяковскому уже найти себе пару и отлепиться, но дальше мимолетных интрижек дело не шло. Маяковский был человек напористый. Жилистая громадина, но в душе очень тонкий и ранимый. Но он привык к напору, к этому чрезмерному обладанию, которого никто, кроме Лили Брик, не мог выдержать. Он всякий раз возвращался обратно. И хоть физической связи между этими двумя людьми уже не было, духовная оставалась сильна. Они были необходимы друг другу.
Рисунок из письма Маяковского к Лиле
В конце декабря 1921 года из путешествия Лиля писала Володе:
Волосик, Щеник, щенятка, зверик, скучаю по тебе немыслимо!
С новым годом, Солнышко!
Ты мой маленький громадик!
Мине тибе хочется! А тибе?
Если стыдно писать в распечатанном конверте – пиши по почте:
очень аккуратно доходит.
Целую переносик и родные лапики, и шарик все равно стрижетый или мохнатенький, и вообще все целую.
Твоя Лиля.
А Маяковский, когда Осип с Лилей отправились в поездку по Европе в 1930 году, им в конце письма писал: «Пишите, родные, и приезжайте скорее».
Лиля. Рисунок В. Маяковского, 1916
В своих воспоминаниях Эльза Триоле, напомню, младшая сестра Лили, писала:
«Ни одна женщина не могла надеяться на то, что он разойдется с Лилей. Между тем, когда ему случалось влюбиться, а женщина из чувства самосохранения не хотела калечить своей судьбы, зная, что Маяковский разрушит ее маленькую жизнь, а на большую не возьмет с собой, то он приходил в отчаяние и бешенство. Когда же такое апогейное, беспредельное, редкое чувство ему встречалось, он от него бежал».
Маяковский ушел из жизни в апреле 1930 года, Лиля с Осипом возвращались из путешествия по Европе. Последний раз Маяковского они видели в феврале 1930-го. За несколько месяцев до его смерти.
Лиля Брик была музой Владимира Маяковского. Она любила эпатаж, она не любила что-то скрывать ни от своих мужчин, ни от интересующейся публики. Вся жизнь напоказ. Все как есть. Отношения ее с мужчинами и женщинами строились по одному принципу: сначала она всем казалась некрасивой, потом всех очаровывала, потом ее начинали ненавидеть. Виновата ли она хотя бы частично в смерти Маяковского? Его многолетняя мучительная любовь, заложником которой он стал? У каждого свое мнение…
Однажды он заказал Лиле Брик кольцо, на котором была гравировка, буквы располагались словно в круг – Л.Ю.Б. И если их читать так, как они расположены, то получится бесконечное ЛЮБЛЮ. Красиво? Чертовски красиво!
И это тоже он посвятил ей:
Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,