Именно к подобным поэтическим жестам тяготеет Юлий Хоменко. Возможно, его внимание к паузам и точным нотам обусловлено мирской профессией: музыкой. Потому что уже лет тридцать Хоменко преподает вокал в консерваториях Вены, последние двадцать – в Венском университете музыки и искусств, крупнейшем в Австрии. Неудивительно, что в стихах то и дело являются музыканты, особенно любимые Бетховен и Шуберт:

некогда служивший

поводырем глухому Бетховену

антикварный рояль

Или:

дом где родился Шуберт

дом где он умер

словно прошел взрослея

от одного к другому

стариться не пришлось

Да и просто музыка. В посвященном ей маленьком цикле у него пианист «ловит клавиши голыми руками» – виртуозный портрет виртуозной музыки!

Ну а все остальное, свободное от музыкальных занятий, время сочинитель, похоже, просто шатается по Вене, задрав голову, – столько в его стихах верхушек деревьев, крыш и облаков. Вот и в том, что дало название книжке. Или вот в этом, где он со своим любимцем на короткой руке:

поймал было облако

а покормить нечем

отпустил

плывет дальше

слегка удивленно

Кстати, и все названия его последних книг так или иначе смотрят вверх: «Воздушные шары» (2003), «Восьмое небо» (2011), «Облако на ладони» (2017), ну и нынешняя. Такое уж зрение.

В стихах Хоменко немало трехстиший. Заприметив которые, а заодно и пятистишия, разве ленивый тут же не закричит: «Хокку! хайку! танка!» Думаю все ж, ни то ни другое. Но от разговора о вошедшей в моду японской форме, видимо, не уйти.

Форма и правда изумительная. Не только своей антологией классических шедевров, но и открываемыми возможностями художественного высказывания. Недаром в старой Японии овладеть ею мечтало множество людей – обучением коих, между прочим, и зарабатывал на жизнь Басё. Краткость и очерченная форма позволяют передать свое эстетическое впечатление порой и не вполне искушенному в поэзии сочинителю.

Хайку пишут по всему миру миллионы людей. Усердно следуя традиционным правилам, скрупулезно следя за чередованием слогов по схеме 5–7–5 или отчасти пренебрегая каноном. Пишут на разных языках, в том числе и по-русски. И есть удачи.

Но влияние этих великих японских жанров на поэзию, по крайности русскую, не ограничивается возникновением отечественных «хайдзинов», как они себя именуют. Еще в Серебряном веке, с появлением первых переводов на русский язык, сделанных Вяч. Ивановым и Брюсовым, они подсказали стихотворцам возможность столь запредельно лаконичного, но полноценного способа выражения, включающего и зрительный образ, и психологическую ситуацию, и пространство понимания. Особенно востребованной форма поэтической миниатюры сделалась, пожалуй, с последней трети прошлого века (кстати, как раз появились и многочисленные переводы Веры Марковой с японского). Краткость оказалось выигрышной чертой в замусоренном стихами мире. Это вовсе не обязательно трехстишия, иногда и шесть, и восемь строк. Но могу предположить, именно у японских мастеров эти стихи переняли смелость поэтического жеста.

Именно такие пишет Юрий Хоменко:

щёлк и остались на фотографии

а время поехало дальше

порожняком

Это совсем не хайку. Кстати, даже и не трехстишие: на деле в нем пять строк. Только две из них, обозначенные пробелами, заполнены той самой тишиной.

Наш сочинитель, как уже сказано, много лет работает и живет в Вене. Но его лирический герой по-прежнему видит ее глазами арбатского москвича:

залитый солнцем

венский бульвар Ландштрассе

солнце оставить

а бульвар заменить на Гоголевский

для полного счастья

И это не воспоминание. Скорее уж Европа – новое впечатление:

серое

в красных кирпичных прожилках

европейское утро

А еще множество стихов навеяно деревенькой на Волге, где автор неизменно проводит всякое лето. Ну, с вынужденным двухлетним перерывом на ковидный карантин:

аист строит гнездо на заброшенной водокачке

даря ее существованию новый смысл взамен погребенного

под развалинами колхоза

Стихи Юлия Хоменко дают удобный материал поговорить о возможностях новой поэтической миниатюры.

При всем лаконизме формы, а значит, и скупости выразительных средств, она удивительным образом позволяет ничуть не хуже более протяженных и привычных стихотворных конструкций охватить любые пласты жизни и высказаться на любые темы.

К примеру, на философские:

не течение времени

а утечка

песочные часы

самые точные часы в мире

Или поразмышлять о собственной жизни, которая, сколько ни живи, держится корнями в детстве:

не допил какао

не доел овсянку

всё так и осталось стыть

где-то в шестидесятых

И о смерти:

запрокинув в небо голову

не издавая ни звука кричу

Витя-а-а-а-а-а

так ему лучше слышно

А то и просто оставить бытовую, подсвеченную человеческим теплом зарисовку:

нашарить тапки и в туалет

сквозь падающие декорации недосмотренного

одноактного сна

Характерная черта этих стихов почти в полном отсутствии метафор. Точнее, метафорой, иносказанием чаще оказывается стихотворение целиком, созданный им и успевший трансформироваться на крошечном пространстве образ:

по утрам

у 2-го подъезда тополь

подкарауливает весну

Кстати, еще привет японцам. Маленькие фрагменты нередко складываются в цепочки, наподобие японских «сцепленных строф», рэнга, позволяя выстроить достаточно широкие, многофигурные размышления-картины. К примеру, приведенная выше картинка с аистом на заброшенной водокачке – это один из восьми фрагментов панорамы, запечатлевшей приволжскую деревню.

Не думаю, что это намеренное стремление Хоменко, но лаконизм его стихов с годами прогрессирует. Он всегда писал немного и немногословно, однако движение к краткости, к минимальной поэтической формуле, жесту нарастает от книги к книге. Когда-то и стихи «Воздушных шаров» казались мне короткими, хотя среди них немало и по четыре, и по пять катренов. Однако чем дальше, тем их меньше. А заодно, вместе с нарастанием лаконизма, все чаще поэт переходит на верлибр, позволяющий уж вовсе освободиться от всяких лишних связок.

Хотя и в нынешней книге встречается силлаботоника:

мне сегодня то же снится

что и сорок лет назад