Олег был беззлобен и миролюбив. Разве что если обстоятельства. Драк с ним я не припомню, зато были случаи, когда народ от него шарахался. Разразилась на той же Пушкинской словесная перепалка между нами — нас было мало, и не помню, кто именно, — и небольшой группой незнакомых ровесников. На словах мы их легко победили, они сочли себя обиженными и достаточно сильными, чтобы наказать, поперли, были уже в паре метров, и тут по законам Голливуда к нам сзади подошел Битюша:

— Привет, ребята, как дела?

Супостаты беззвучно исчезли.

Как-то пили на подвернувшейся квартире. Потолки там были такие низкие, что два наших самых длинных, Малинин и Битюков, стали соревноваться-прыгать, кто первый головой потолка коснется. Битюков заметно выше, зато Паша рекордсмен области именно в прыжках в высоту, он первым и достал. Пировали мы еще часов пять, а Малинин больше со стула не вставал, за голову держался.

Не такие уж мы были идиоты, просто молодая энергия кипела. Сумасбродство. Кипение молодых страстей.

У каждого своя юность. Мне кажется, в рамках всесоюзного низ-ззя мы ухитрялись вместить довольно много. Нам бы на Зимний, а еще лучше прямо на Кремль.

Другое отличие этой квартиры — веранда. Тоже исключительно низкая и полностью от стены до стены заставленная пустыми бутылками. Оставлена только тропинка для прохода в дом трезвому человеку.

Вина, конечно, не хватило, и тут кто-то заметил, что среди нас, оставшихся, нет хозяина квартиры и никто не знает, кто хозяин квартиры, как его зовут и как он выглядит. Из этого сделали совершенно резонный вывод, что, значит, нам можно экспроприировать квадратный метр пустых бутылок, чтобы сдать их и купить несколько не пустых.

Нашли мешок. Расширили тропинку, теперь по ней мог пройти и слегка пьяный. Наполнили мешок. И послали нас с Битюшей. Уже было довольно поздно, скоро магазины закрываются. Мне и сейчас понятно, почему послали именно нас. Но объяснить в коротких словах я не смогу.

А на Пушкинской, до которой мы с Олегом дошли минут за двадцать, была щель между домами. Вроде той, на улице Карла Маркса, где в те же времена была мастерская Федорова. В этой дыре на Пушкинской девушка продавала курево. Битюков стал с девушкой любезничать, а для этого просунулся всей верхней частью в ее нору и полностью щель заткнул. А сзади стала набираться толпа курильщиков.

Время к закрытию. Нам надо успеть сдать и купить. Олег не чует, развлекается. А курильщики, малые наркоманы, стали грубить ему в спину, делать неадекватные предложения и угрожать. Особенно один, значительных размеров, уверенный в себе мужчина в шляпе. Он вышел из очереди, подошел к битюковской заднице, которая торчала из щели, и стал в нее выкрикивать угрозы.

Помолившись, чтобы Олег услышал шум у себя за спиной, я вытащил из мешка бутылку из-под шампанского…

Но Олег и без шума за спиной услышал мою молитву и вылез. Как всегда, сияя доброй улыбкой великана или людоеда. Мужчина снизу вверх посмотрел на Битюшу, отошел и смирно встал в очередь.

Большим можно. Дискриминация.

В этот вечер, в эту ночь, в смысле — уже под утро я сломал деревце в надежде, что оно удержит меня от падения носом в землю, и только с третьего раза попал в ворота дома, в котором мы с мамой жили, все меня уносило и шмякало то о левую стойку ворот, то о правую, а я из последних туманных сил ума удивлялся тому, что днем грузовики свободно въезжают.

А Битюша с Юрой Федоровым и еще двумя ассистентами добыли флаг и до утра ходили строем по городу, выкрикивая лозунг:

— Береги честь смолоду.

Ничего антисоветского. В шесть утра к ним подошел милиционер. И Федоров, он уже почти пришел в норму, сказал ему: «Мы — молодые крымские поэты», показал на Олега Битюкова:

— Это большой талант — поэт Боря Пастернак, его приняли вчера в Союз писателей, и мы все празднуем.

Милиционер уважительно козырнул: понятно, поэты гуляют.

Написал Олег рассказ, кажется единственный за всю жизнь, и его напечатали тут же. А я написал уже несколько рассказов, читал их тет-а-тет редакторам, они хвалили за искренность тона, за точность деталей, но «напечатать совершенно невозможно».

Дискриминация по росту.

И в актерском ремесле у Битюкова не было никаких проблем. Ни образования, ни таланта у него не было, слова своих ролей он выкрикивал с несвойственной ему угрозой и патетикой, даже не пытаясь изобразить реальность. Станиславский орал бы свое любимое «не верю», как только Битюша появлялся бы на сцене. Поэтому его иногда из театров увольняли. Он уезжал в Москву, где на бирже для актеров-неудачников его покупали в первый же день. Да что там в первый же день. Первый же покупатель, приходивший на биржу, тут же покупал именно Олега вне зависимости от своих предварительных планов тут.

А те, за кем он приехал, исключительно талантливые виртуозы, оставались нераскупленными, потому что ростом едва доставали Битю-ше до плеча. Дискриминация по росту.

Как-то Битюков поспорил на бутылку коньяка, что съест шесть порций чебуреков.

В Москве, да, кажется, и по всей стране, порция состояла из двух чебуреков, мягких, но согнуть их вдвое нельзя, порвутся. А в Крыму порцию составляли шесть чебуреков, настолько мягких и тонких, что их можно было в трубочку завернуть. И стоило это, смешно вспомнить, от 32 копеек за порцию в дешевых местах до 42 копеек в ресторанах.

Собрались мы у Битюковых. У Олега и Риты, у единственных в нашей большой компании, была своя квартира. Сначала татарская, а потом через много лет им дали двухкомнатную с туалетом внутри. Недалеко от театра. У них собирались часто.

Однажды в этой, первой еще квартире устроили интеллектуальный бой быков. Меня не предупредили, но устроители приготовили именно мне роль то ли тореро, то ли быка. Мне в супротивники был избран-назначен Вови Иванов.

Не знаю, почему такое имя — Вови, я думаю, это как-то связано с его национальной внешностью лица, трудно сочетаемой с фамилией.

Он был легендарным.