Джулиану Миду

Бруклин, Нью-Йорк

21 апреля 1932 года

Дорогой Мид:

Я только что получил ваше последнее письмо и хочу сразу же послать вам какой-нибудь ответ. Ваши различные записки и письма преследуют меня уже несколько недель. Я был буквально чертовски занят работой, которую теперь должен завершить, чтобы заниматься перепиской. Я действительно написал вам длинный и подробный ответ на вопросы, которые вы мне прислали, и это письмо все еще где-то здесь. Я думаю, что достану его и отправлю вам, возможно, вместе с этим, но сначала я хочу перечитать его, чтобы понять, покажется ли оно мне разумным и подходящим для вашей цели… [Письмо от 1 февраля, которое Вулф отправил Миду только 7 июля]

Я все равно отправлю вам это письмо, потому что вы, похоже, хотите продолжить работу над статьей, и я знаю, что вы хорошо справитесь с ней. Сам я все еще нахожусь на экспериментальной стадии, последние два-три года я так много потел кровью в мучительных попытках выяснить, как использовать мой материал и как работать без таких огромных затрат труда и энергии, и мне кажется, что сейчас не самое лучшее время для статьи, подобной той, которую вы предлагаете. В последние несколько месяцев все стало происходить с большой скоростью… Внезапно несколько месяцев назад, когда я находился на самом дне глубокой черной ямы депрессии и отчаяния, мне показалось, что я ухватился за свободный конец узла и дернул его, и с тех пор все пришло в движение. Теперь я пишу каждый день так долго и упорно, как только могу, и у меня почти не остается времени ни на что другое. Я забыл это ужасное ощущение, что за мной наблюдают критические глаза, и ко мне вернулась уверенность в себе, которую я почти потерял.

Пишите статью, если хотите. Мне бы хотелось, чтобы вы просто и ясно рассказали в ней правду обо мне, которая также является лучшим, что есть во мне, и чего я не стыжусь, а именно, что я был молодым парнем, кишащим идеями и нагруженным материалом для книг, которые хотел написать, я прошел через период величайшего недоумения и бедствия, всеми силами пытался научиться работать и научиться жить достойно, безвестно как и подобает художнику.

Хотел бы я рассказать людям, что происходит с человеком, когда он начинает писать, и какое воздействие оказывает его первая книга на него и на его читателей, совершенно не похожее на то, что он когда-либо себе представлял, и как даже в самом элементе успеха, о котором он мечтал и к которому стремился, есть нечто пугающее и тревожное, наполняющее его дух беспокойством и недоумением. Сейчас я не могу рассказать вам об этом, но когда-нибудь я хочу написать об этом статью и рассказать свою историю [Эта статья в конечном итоге стала «Историей одного романа», которая вышла серийно в номерах «The Saturday Review of Literature» от 14, 21 и 28 декабря 1935 года и была опубликована в виде книги издательством «Скрибнерс» в апреле 1936 года]. Я думаю, из этого получилась бы хорошая книга. Думаю, я пытаюсь сказать вам, что человек в своем желании защитить свой талант и свой дух от жестокой общественной агрессии может задеть за живое. Он чувствует недоверие и тревогу даже при похвале, которую может получить его работа, какой бы щедрой она ни была и как бы ни жаждала ее душа, и поэтому он решает поставить себя в такое положение, чтобы накопить в себе силу и мощь, которые позволят ему с триумфом встретить не только крики и возгласы успеха, но и презрение, насмешки и внезапную изоляцию неудачи…

И наконец, я хочу четко заявить, что буду продолжать писать, что ничто не сможет мне помешать, что я не позволю, чтобы меня толкали или подталкивали, чтобы я чувствовал, что вся моя жизнь и шанс на исполнение или счастье зависят от одного броска игральных костей, от поворота несчастья или удачи. Пожалуйста, не подумайте, что я говорю о щедрой и доброй поддержке, которую сегодня так свободно оказывают всем, кто в той или иной степени ее заслуживает, но я научился ненавидеть всей душой эту чертову толкающуюся литературную шумиху. Я не буду принимать в ней никакого участия и не позволю ей коснуться меня, если я могу хоть как-то помочь себе. Я не стану ввязываться в непристойное литературное соревнование ни с кем из живущих мужчин или женщин. Единственный человек, с которым я буду соревноваться, – это я сам, и единственный конфликт, который я буду замечать, – это конфликт художника с окружающим его миром и с элементами смятения, хаоса и диссонанса в его собственном духе. Уверяю вас, это достаточно большая работа, чтобы занять все время и энергию человека, и только ею я сейчас и занимаюсь. Я не буду больше говорить об этом, потому что эту тему я мог бы продолжать почти до бесконечности, но я надеюсь, что мне удалось выразить то, что я чувствую по поводу того, как человек должен выполнять свою работу и встречаться с миром…

Я хотел бы иметь больше времени, чтобы помочь вам, в работе над статьей, которую вы хотите написать, но сейчас меня поджимает время и необходимость закончить свою книгу. В любом случае, если вы напишете статью, не могли бы вы прислать ее мне, прежде чем отправлять в издательство, и если вы приедете в Нью-Йорк, конечно, я хочу, чтобы вы позвонили мне и провели со мной вечер, если сможете…

P.S. Мид, я прочитал статью, которую написал Лоренс Сталлингс о [рассказе] «Портрет Баскома Хока» в своей колонке «Сан», и не могу передать, как я был тронут, счастлив и потрясен этим событием [В своей колонке «Книга дня» в «Нью-йорк Сан» от 31 марта 1932 года Лоренс Сталлингс рецензировал «Камонго» Гомера В. Смита и неблагоприятно сравнивал ее с «Портретом Баскома Хока» Вулфа следующим образом: «Ученый (центральная фигура в «Камонго») говорит о вихре энергии, который создает жизнь, и высказывает несколько довольно серьезных мыслей о протоплазме… Неужели никто не восхитился рассказом Томаса Вулфа в журнале «Скрибнерс» (за апрель)? Вот вам и вихрь энергии, и лирическая панихида по жизни… Мне кажется, что этим рассказом Томас Вулф показал, что его «Ярмарка в Октябре», анонсированная на следующую осень, будет еще прекраснее, чем роман… «Взгляни на дом свой, Ангел»… Кажется, у него есть все шансы, все таланты… Книга «Камонго» заставит задуматься