Прошло долгих 22 года. Одинокая жизнь тёти Ани вошла в определённое русло, и вдруг – письмо! Она его не ждала – из родственников никого, кроме сестры, у неё не оставалось. Напряжённо распечатывая в коридоре конверт, мучилась в догадках: знакомая рука… Взгляд скользнул по письму – она побледнела и на глазах удивлённых и ничего не понимавших соседок тяжело рухнула на пол.

Игорь Исаков. Барнаул. 1959

Тётя Аня и Костя Исаков. Барнаул. 1962

Соседки помогли ей прийти в себя, попытались разговорить, завели в комнату – им не терпелось знать, откуда и какая новость могла её так сразить. Был субботний день, в воскресенье можно было отлежаться. Женщины не оставляли её одну и очень удивились, когда бесцветным голосом она удовлетворила, наконец, их любопытство: «Муж нашёлся». Кто-то попытался выразить радость, но был остановлен искренним негодованием:

– Ожил! Вспомнил! Осчастливил! Нужен он теперь… Давно похоронила. И как он там, в Германии этой, оказался?

– В Германии?.. – и советовали, – спраси, Ань, кудай-то он так быстро подевалси. Узнай, шо случилось.

– И знать не хочу – столько из-за него пережила! Столько перестрадала! Дочку потеряла… Почернела вся… Это сейчас я белая и свежая, а тогда – ни кожи ни рожи. Не знаю, как жива осталась? – глянула влажными глазами и растопырила у груди руки.

– Ты ж любила яго!

– Всё в прошлом, ничего не осталось!

– Няужто так быват?

– Бывает. Только не дай Бог никому пережить такое!

– И ня прастишь?

– Ни-ког-да! Такое предательство не прощают.

Он продолжал писать – она не отвечала. Он звал – она возмущалась:

– Обрадовал!.. Облагодетельствовал!.. Совсем свихнулся на старости лет!

Получила однажды письмо в КГБ и не на шутку испугалась.

Я прочла официальную бумагу. В ней – число, время и кабинет, куда вызывали. Надеясь хоть что-то узнать, она обратилась в заводское партийное бюро – там тоже ничего не могли сказать. За две недели она извелась, и в назначенный день робко открыла двери службы безопасности.

Дежурный провёл её в кабинет, в котором сидело двое – пожилой и помоложе. Поймала взгляд знакомых, когда-то так любимых глаз и вздрогнула… Такой же высокий, мужественный, красивый, только чуть располневший и с заметной дымкой в волосах. Он поднялся навстречу – она отшатнулась.

– Узнала? – прозвучал знакомый голос на родном диалекте.

– Узнала, – призналась она. – Не подходи!

Он уловил угрозу в голосе и остановился.

– Я вас оставлю, – поднялся молодой офицер.

У стены – ряд стульев, на один из них опустилась тётя Аня, он занял прежнее место у стола.

– Зачем приехал?

– За тобой.

– Думаешь – поеду?

– Решил, что письма задерживают, – не отреагировал он.

– Я не отвечала, – сбавила она тон.

– Боялась?

– И боялась, – призналась честно, – но… не только.

– А что ещё?

– Смысла нет.

– Мы теперь, Аня, всегда можем быть вместе. Всё позади… Я не смог тебя забыть.

– Зато я смогла! – прозвучало медью в ответ.

– Неправда – я ведь вижу… реакцию.

– «Реакцию»… А какой ты ждал реакции? Я давно похоронила тебя! Тоже мне – воскрес!

– Потому и воскрес, что всё ещё люблю!

– Где ж ты был в те годы – с любовью своей?

– Не от меня разлука зависела. Так получилось.

– Ха, может, это я виновата? «Получилось!..» Детский лепет какой-то! Нашёл оправдание! С ума, думала, сойду. Не знаю, как пережила, выжила! Сабиночка умерла… Всё из-за жестокости твоей! Из-за неё Бог и отнял у меня дочь… наказал…

– Не думал, что так выйдет. Поедем, Аня, у меня такие планы!

– Не уговаривай – бесполезно!

– Я всё ещё живу теми счастливыми годами.

– Их нет, и никогда больше не будет!

– Не говори так – мы ещё не старые, впереди у нас может быть много хорошего.

– Сгорело оно, хорошее.

– Ты же любила меня!

После долгого пристального взгляда она жёстко и медленно произнесла:

– Да, любила. Один Бог знает, как сильно! Но… всё перегорело – теперь мне уже никто не нужен.

– Не виноват я.

– А кто? Кто виноват?! Жизнь искалечил…

– Ты всё такая же красивая!

– Я старая и мёртвая.

– Не наговаривай… Прошу тебя – поедем!

– И не думай! Своих детей уже не будет, чужих – нянчить не хочу.

– Почему не спросишь, как я все эти годы жил?

– И знать не хочу!

– Мне тоже трудно было. Я, как и ты, мучился.

– Не верю. Любил бы, нашёл бы возможность сообщить, что случилось, не допустил бы смерти нашей девочки и меня на мучения не оставил.

– Не мог. Сама знаешь – война… да и работа.

– То-то и оно – работа… Я о ней никогда ничего не знала.

– Потому что… разведка.

Помолчав, она враждебно и недоверчиво покосилась:

– Всегда можно найти причину.

– Нельзя было… Потом всё узнаешь. Собирайся, в моём распоряжении два дня. Тебе хватит этого времени? Не бойся – выезды теперь не запрещены.

– Жизнь прожита. Здесь – меня знают, а там – ни меня никто, ни я никого. Не поеду!

– Как в раю, жить будешь!

– О каком рае ты говоришь? Рай… Мне теперь и здесь неплохо!

Вошёл офицер.

– Посмотри на себя – ты свежая и красивая! Зачем себя заживо хоронишь!? – попытался он задеть её чувства.

– Поздно! Всё позади. Будь счастлив! – и горделиво вышла, перечеркнув возможность обещанного радужного будущего.

Сестра, единственно близкий человек, ругала тётю Аню, но страх суда советской общественности и страх пережитого нашёптывал, что она поступила правильно.

Знакомые по цеху переглядывались и шептались: «Мужаков ня хватат, а тут – сама отказалась… И от каво? Радно-ова мужа! Дура несусветныя!»

Зато соседки нахваливали и одобряли:

– Маладец, Ань, осталась, ня саблазнилась… Само главно – родяну ня промяняла!

Дожив до восьмидесяти шести лет, она о нём ни разу не заговорила. Жалела ли когда-нибудь тётя Аня о своём решении? Эта тайна осталась при ней, с нею её и похоронили…

Георгий

На какое-то время келья тёти Ани стала моим домом. Прося соблюдать тишину в общем коридоре, она всячески опекала меня и, чтоб не мешали готовиться к экзаменам, никого к себе не впускала. Работала она в две