Грейс никогда не признавалась в этом своим друзьям-католикам, но влияние на ее отношения с Богом подросткового либидо волновало ее куда меньше, чем то, что в результате она похоронила в памяти торжественное обещание, которое дала себе еще в детстве: сделать имя на сцене так же, как дядя Джордж. У нее был и другой дядя, актер водевиля, Грейс никогда не тянуло к нему так, как к утонченному, начитанному дяде Джорджу. Старший брат отца был единственным на всю семью человеком, который преуспел в жизни благодаря творческому таланту, а не рукам. Он взял Пулитцеровскую премию за «Факелоносцев»! Даже отец, член олимпийской команды по гребле, признавал, что это впечатляющий результат.

Так что нет — какими бы плотскими ни были ее чувства к Дону, Грейс о них не жалела, ведь они стали продолжением ее любви к театру. Однако выходить за Дона она не спешила. Какая-то ее часть — пусть и совсем небольшая — желала знать: каково встречаться с богатым мужчиной вроде одного из тех, что присылают ей выпивку, когда они с подружками выходят вечерами поразвлечься? Но все это было слишком сложным и слишком личным, чтобы пытаться объяснить Кэролайн и Пруди. Поэтому она сменила тему:

— Хватит обо мне, девочки. Что вы собираетесь делать вечером?

— Дорогой! — приветствовала она Дона в фойе «Барбизона».

Невысокие пальмы в горшках придавали экзотический шарм этому в остальном строгому и солидному помещению, единственному на все двадцать три этажа пансиона, куда допускались мужчины. Черные лакированные туфли-лодочки Грейс стучали по сверкающему чистотой полу, а легкие нижние юбки под верхней, шифоновой, щекотали голени. Гладкая сумка из телячьей кожи качнулась на сгибе локтя, когда девушка продела одну ладонь, обтянутую перчаткой, под руку Дона и нежно поцеловала его в щеку красными губками.

— Боюсь, теперь тебе понадобится платок, — усмехнулась она, кивком указав на след от помады и поднимая бровь.

Все журнальные специалисты по макияжу говорили, что губы, во избежание таких следов, надо сильно пудрить, но ей просто не хотелось подолгу возиться со своим лицом. К тому же Дон уже приучился всюду брать с собой носовые платки с монограммой, которые она подарила ему как раз для подобных случаев. Он стер пятно от помады и заметил:

— Твой голос звучит иначе.

— Правда? — проворковала Грейс.

Значит, она не ошиблась. Эта мысль слегка вскружила ей голову.

— Это хорошо, — сказал Дон.

Он выглядел напряженно, как иногда бывало ему свойственно.

«Могу в этом поклясться», — подумала Грейс, чувствуя, как ее захлестывает горячая волна желания.

Дон улыбнулся, тоже поцеловал ее в щеку, а потом предупредил:

— Но тебе придется его модулировать. Сейчас он какой-то чересчур… смахивает на голос Лоренса Оливье.

— Зануда, — улыбнулась она, хотя сердце камнем ухнуло куда-то вниз живота.

В том, что касалось влечения, у них царила полная гармония, а вот статусом они друг другу не соответствовали. Грейс нужно было получить свою первую крупную роль. Тогда он понял бы, что они больше не учитель и ученица, независимо от того, что там написано в руководстве для преподавателей Американской академии драматических искусств.

На одной из Пятидесятых улиц Манхэттена они встретились с двумя парочками — друзьями Дона по театру, жизнь которых крутилась между участием в спектаклях и разными другими работами, вроде учителя на замену или бармена, — в ресторане с клетчатыми скатертями за несколькими бутылками кьянти и громадными тарелками с куриным пармиджано и чесночным хлебом. Сервировано все это было очень по-домашнему. Грейс наслаждалась легким подпитием, отказавшись, впрочем, от добавки алкоголя, зная, что иначе с утра не избежать головной боли, и надеясь, что несколько стаканов воды, выпитой вместо вина, помогут делу.

Потом они отправились в джазовый клуб «Бёрд-ленд». Там было многолюдно, но, по счастью, Дон знал кое-кого в этом заведении, и их компанию пропустили без проблем.

— Наверное, вначале придется постоять, — сказал им высокий ирландец в двубортном костюме.

В маленьком зале было так накурено, что Грейс едва разглядела трубача в передней части сцены, хотя меланхоличные медовые звуки его инструмента пронзали дымный воздух и ласкали ей слух.

Она неделями читала об этом новом ночном клубе и вот впервые оказалась в нем. Музыка не разочаровала, пусть даже Чарли Паркер по прозвищу Птаха[5], в честь которого назвали заведение, в тот вечер не выступал. Поговаривали, что он появлялся тут нерегулярно из-за пристрастия к героину.

Во время перерыва освободился столик на двоих, и они все вшестером уместились за ним, добыв дополнительные стулья и заказав бутылку виски. Грейс позволила себе крохотную порцию янтарной жидкости. Впрочем, виски без льда и содовой не слишком ей нравился, так что жертва была невелика. Откинувшись на руку Дона, лежавшую на тонкой деревянной спинке ее стула, она закрыла глаза и вся отдалась во власть музыки. Мелодия была знойной, медленной; фортепиано, труба, саксофон и ударные гармонично сливались в едином ритме, которого она никогда прежде не слышала и все-таки слышала постоянно, по всему Нью-Йорку: во всех клубах от Виллиджа до Гарлема, на пластинках в крошечных квартирках и в пентхаусах, на углах улиц, где Музыканты в надежде на мелочь клали перед собой шляпы.

Форди, шофер их семьи и единственный, кроме дяди Джорджа, человек из домашних, который неизменно был с ней добр, научил Грейс всегда бросать в эти шляпы всю лишнюю мелочь. Однажды, когда Грейс было  около пяти лет, он, забирая ее из Филадельфийского музея искусств, протянул через водительское окно два хрустящих доллара.

«Брось в чехол вон тому парню», — пояснил Форда, указывая на контрабасиста, расположившегося на широкой каменной лестнице. Тот выводил на струнах какую-то печальную, но все же жизнелюбивую мелодию. Она бросила купюры в раскрытый футляр и смотрела, как зеленые с белым бумажки, порхая, упали к монеткам по одному центу и пятакам, лежащим на красном бархате. В тот день Форди оказался самым щедрым к музыканту. Мужчины вроде ее отца в дорогих пальто и фетровых шляпах, которые без ущерба для себя могли бы бросить в раскрытый футляр куда больше денег, проходили мимо, не удостоив контрабасиста даже взглядом.

Потом, в машине, Форди объяснил ей своим бархатным голосом: «Никогда не знаешь, Грейс, где побывал такой парень. Может, он проделал сюда путь из Нового Орлеана или Чикаго, а может, живет тут, где-то на этих самых улицах, и откладывает, откладывает каждый грош, чтобы добраться до Гарлема. Твоего дядю Джорджа поддерживали в его пути на сцену, а незнакомцев вроде этого музыканта приходится поддерживать нам».

Ох, до чего же она скучала по Форди!

Открыв