— У нее двенадцать детей разных национальностей. Ей приходилось продавать билеты в свой замок и демонстрировать этих детишек, как зверей в зоопарке, лишь бы сводить концы с концами.

— Вряд ли она обращается с детьми как со зверями, Ренье. И вообще, как ты можешь такое говорить? Разве животные аз твоего собственного зоопарка для тебя не важнее всего на свете? — «Осторожнее, Грейс, — мысленно предупредила она себя. — Ему известно, что ты не разделяешь его любви к дворцовому зоопарку, и тебе совершенно не нужно, чтобы он занял оборонительную позицию». — В любом случае, — продолжила она, тряхнув головой, чтобы отогнать рассуждения о зоопарках, — Жозефина старается наглядно продемонстрировать, что люди всех цветов кожи и разного происхождения могут счастливо жить вместе. Очень правильная идея, с моей точки зрения. А билеты она продавала в свой сад.

— Раз тебе так нравится, дорогая, можешь в это верить, но это будет всего лишь твоим убеждением, а не истиной.

Ох, до чего же он бывал норой высокомерным и снисходительным! Грейс велела себе не терять самообладания.

— Ты всегда говоришь, — осторожно продолжила она, — что хочешь, чтобы в мире и процветании жил весь народ Монако, а не только те, у кого много денег. И я разделяю с тобой эту миссию.

— И еще ты хочешь помочь Жозефине Бейкер. — Трудно было понять выражение его лица. На нем читалась смесь презрения к взглядам певицы на материнство и задумчивости. Он явно размышлял над словами Грейс.

— Да, — произнесла она, наконец разыгрывая свою козырную карту. — Для меня это стало бы самым замечательным подарком на день рождения. Дом для моей подруги неподалеку от Монако, гарантирующий, что национальное достояние Франции и Америки будет в целости и сохранности.

Она попала в нужную тональность: Ренье откинулся в кресле, прижав указательный палец правой руки к губам. Его взгляд затуманился, как всегда в минуты раздумий.

— Я посмотрела кое-какую недвижимость, — рискнула Грейс.

Ей нравилось быть хорошо подготовленной к разговору. Ренье выслушал ее рассказ о прелестной вилле в Рокебруне, расположенной на том же холме, что и Ларвотто, но чуть выше. Потом Грейс медленно выдохнула и замолчала в ожидании.

— Хорошо, — наконец согласился он, — если это тебя обрадует… Но нам следует придумать и еще какой-нибудь подарок, который я смогу вручить тебе в присутствии наших подданных.

Грейс вскочила со своего места, обежала вокруг стола и поцеловала Ренье в щеку, а потом опустилась у его кресла на колени, держа мужа за руку. Она чувствовала себя по-настоящему счастливой, грудь словно наполнилась пузырьками, которые шипели и поднимались вверх, будто в бокале шампанского.

— Можешь подарить мне все, что тебе захочется.

Он улыбнулся и провел пальцем по ее подбородку. Впервые за долгое время от этого прикосновения по ее спине пробежала дрожь, похожая на дрожь вожделения; Она поцеловала мужа в губы и сильнее сжала его руку, прошептав:

— Спасибо тебе.

Князь повернулся в кресле, потом соскользнул с него на пол. Теперь они оба, коленопреклоненные, стояли лицом друг к другу. Ренье обнял Грейс и прижал к себе, они снова поцеловались. Она закрыла глаза и глубоко погрузилась в воспоминания, ища похожий момент, похожие ощущения, а когда нашла, то крепче поцеловала мужа и позволила ему уложить ее на пол.

Глава 2

1949 год

Ее голос по-прежнему отказывался ей подчиняться. Проклятье! Он все еще звучал очень гнусаво. Грейс снова включила электрический чайник и положила ложку соли в белый с голубым фарфоровый заварник, который купила в Чайна-тауне почти сразу после того, как перебралась в Нью-Йорк. Он совсем не подходил к чашкам из настоящего китайского сервиза, привезенным ею из дома матери (изящных, из тонкого фарфора с розовыми и золотыми цветами), но ничуть не хуже служил с тех самых пор, когда она переехала в эту каморку на Шестьдесят третьей улице. Пусть на деньги, заработанные ею в качестве модели, можно было позволить себе целый чайный сервиз от «Тиффани», эти разнородные посудины полностью ее устраивали, будто иллюстрируя сочетание двух образов жизни: на Генри-авеню и куда более авантюрного, городского.

Когда вода закипела, Грейс наполнила ею заварочный чайник и помешала в нем палочкой для еды, приобретенной в том же магазине Чайна-тауна, самого южного района острова Манхэттен. Магазин находился над рыбной лавкой, там ужасно воняло водорослями и треской, но зато, как всем было известно, в нем продавались самые дешевые предметы домашнего обихода, необходимые каждой девушке из «Барбизона», чтобы обустроить свое жилище.

— Нет смысла подбирать утварь с одинаковым орнаментом, пока не встретился подходящий мужчина, — рассудительно заявила Пруди за завтраком прошлой осенью, обращаясь к Грейс и еще нескольким девушкам.

Грейс налила себе полную чашку соленой воды, набрала немного в рот, потом запрокинула голову и прополоскала горло, затем сплюнула в поджидавшую миску. Повторила это два раза и снова попробовала декламировать, начав с давно любимого монолога Корделии из «Короля Лира», чтобы вложить себе в уши и в голосовые связки английское произношение:

К несчастью, не умею

Высказываться вслух. Я вас люблю,

Как долг велит, — не больше и не меньше.

Вы дали жизнь мне, добрый государь,

Растили и любили. В благодарность

Я тем же вам плачу: люблю вас, чту

И слушаюсь[4].

Потом она переключилась на «Факелоносцев» дяди Джорджа, стараясь приспособить к роли американки Флоренс Мак-Крикет эти протяжные гласные и рубленые последние слоги. Как всегда, Грейс старалась произносить звуки от живота, находившегося ох как далеко от всех отверстий, которые промыла соленая вода. Она полоскала горло, чтобы через него проходило как можно больше голоса. Самым главным было «перестать говорить от носовых пазух», как это сформулировал Дон. Он предложил ей пачку сигарет, чтобы добиться более низкого, утробного звучания, но она вежливо отказалась. Голос можно тренировать, а вот белыми зубками и чистой, по счастью, кожей рисковать никак нельзя. Грейс довелось повидать на своем веку слишком много красивых молодых женщин, которые прямо-таки пожелтели от этих табачных палочек. Чего уж там, если бы ей давали пенни за каждую мать подружки, в которой стало практически невозможно опознать обворожительную невесту с фотографии двадцатилетней давности, то работать моделью, чтобы заплатить за квартиру, стало бы незачем.

Она делала успехи и без сигаретного дыма. Голос определенно вибрировал в ушах и в груди на октаву ниже, чем год назад. А сегодня в произношении и интонациях внезапно зазвучало