— Кто это?

— Джек Кеннеди, — ответил Дон, — и, наверное, одна из его актрисуль. Ему нравятся блондинки.

Ага, значит, это — один из тех массачусетских Кеннеди, о которых вечно твердил отец.

— Откуда ты знаешь, что ему нравятся блондинки? — спросила Грейс.

— Все, кто имеет отношение к театру, знают Джека, — пояснил Дон. — Или о Джеке. Точно так же, как все предыдущее поколение знало его отца, Джо. Он теперь в Конгрессе, но, насколько я понимаю, его готовят к гораздо большему.

Отец Грейс всегда восхищался Джо Кеннеди и его честолюбивой семьей. «Это показывает, на что способен ирландец, решивший прижать средний класс к ногтю» — говорил он по разным поводам, к примеру, когда старший брат Грейс, Келл, выиграл «Бриллиантовый вызов», престижную гребную гонку для одиночек, которую устраивали в английском городе Хенли в рамках королевской регаты.

Самому отцу в 1920 году не разрешили участвовать в этой гонке на том основании, что он ирландец и католик. Отец обрадовался бы, приведи она домой мужчину вроде Джека Кеннеди, но знакомить ли его с Доном?

Уводить подружек от обсуждения их отношений, может, было и несложно, но вот с ним самим такие штучки не проходили, особенно если учесть, что они встречались уже целый год. Скоро Дон должен был окончательно развестись, и пару раз он вскользь касался темы следующего брака: «Сомневаюсь, что твои родители примут в качестве мужа своей дочери еврея. Или все-таки примут? Ирландцы ведь тоже, как и мы, подвергались дискриминации, во всяком случае в Америке. Это может помочь обрести взаимопонимание».

И в постели, когда длинные пальцы их рук сплелись меж собой в поощряющем танце: «О-о, Грейс, мне ничего не остается, кроме как жениться на тебе!»

И хотя в обоих случаях сердце Грейс неистово трепетало от радости, она сочла, что мудро будет держать рот на замке. Если она чему и научилась, пока росла эффектной блондиночкой в Ист-Фоллсе, штате Пенсильвания, так это тому, что молчание — золото. Девушке недостаточно быть просто хорошенькой. Если она хочет мужского внимания — и не абы какого, не того, что с избытком можно получить у любого прилавка с мороженым, а настоящего, которое пойдет ей на пользу, — следует быть молчаливой.

Грейс не знала, почему мужчин так беспокоит женская честность. Она лишь усвоила, что это так, и прекрасно научилась понимать, когда вместо слов лучше засмеяться или промолчать, не раскрывая своих карт. Неважно, с каким мужчиной приходилось иметь дело, напористым и самодовольным, вроде отца, или более артистичным и склонным к самокопанию, вроде Дона. Молчание работало с любым.

Остаток вечера она провела, слушая джазовый квартет и наблюдая, как присутствующие наблюдают за Джеком Кеннеди. Это было очень забавно. Огромное количество народу задавалось вопросом, что же в нем есть такое, чего нет в них. Но Грейс об этом не думала. Ей было интересно, сравним ли ее талант с талантом трубача на сцене, и если да, то куда ее приведет такое положение вещей.

Когда публика захлопала после окончания соло на трубе, мысли Грейс унеслись — как это частенько бывало, стоило лишь ей оказаться на каком-нибудь представлении, — к давним грезам: она стоит на сцене и кланяется под аплодисменты и свист толпы. Сцена просторнее школьной, где они вместе со старшей сестрой Пегги сыграли великое множество ролей. Но теперь Пегги, обожаемая отцом, который звал ее Ба, вышла замуж и родила, поэтому сцена принадлежит Грейс. И это самая грандиозная из всех сцен — бродвейская. Грейс чувствовала, как вибрирует под ногами жесткий черный пол, а сама она стоит, слушая гром оваций, и улыбается благодарной улыбкой. В зале все, кого она любит, они гордятся ею, отец с матерью сидят в первом ряду. О, каким же счастьем станет понять, что ее упорный труд не пропал зря и принес плоды!

В своем воображении она еще раз присела в реверансе с букетом изысканных роз и всей душой почувствовала, что наконец-то все сделала правильно.

Глава 3

Она велела себе не расстраиваться из-за того, что родители не могут приезжать на каждое представление, в котором она участвовала на втором году обучения в Академии. Спектаклей было очень много, больших и маленьких, призванных продемонстрировать таланты выпускников. Отчасти они являлись внутренними мероприятиями для «дебютантов», чтобы приглашенные агенты, режиссеры, бывшие студенты и известные артисты могли оценить новый урожай взращенных в Академии талантов. Именно так заметили некоторых актеров, к примеру Грегори Пека, и Грейс возлагала на эти представления большие надежды.

Ей хотелось бы, чтобы родители увидели ее Трейси Лорд из «Филадельфийской истории», но у матери в клубе было мероприятие, которое планировалось месяцами, поэтому Грейс знала, что никто из домашних не приедет. Однако спектакли — это не только аплодисменты и поздравления от родителей. Ей нравилось играть, нравился сам труд актерства, ремесло, которое позволяло оставить в гримерке собственное «я» и выйти на сцену, перевоплотившись в кого-то совершенно иного: изнеженную пенсильванку, назойливую и крикливую фрау-домохозяйку, даже в Калибана, чудовище из «Бури». В театре возможно все. Она может быть кем угодно. Во время спектакля все это сходилось воедино, без начала и конца, без новых указаний, которые могли отвлечь ее от серьезнейшего дела: превращаться в кого-то другого.

Незаметная и тихая, она коротала часы своего астматического детства, полного смущения оттого, что ей никак не потягаться с Пегги и Келлом — спортсменами, «золотой девочкой» и «золотым мальчиком», — разыгрывая себе в утешение пьески со своими куклами. А позже устраивала маленькие представления каждый раз, когда ее навещал дядя Джордж: тогда Грейс знала, что ей обеспечена внимательная аудитория. Вот так она училась актерству и режиссуре. Счастливее всего она бывала, когда погружалась в эти воображаемые миры. А потом обнаружила, что может сделать это своей профессией! Ей просто не удавалось представить себя кем-то еще.

«Это трудная жизнь, — однажды предупредил ее, старшеклассницу, дядя Джордж. — Много отказов. Долгие изнурительные часы репетиций с актерами, которые играют лучше тебя, и режиссерами, которые всегда считают, что ты недостаточно хороша. Если тебя привлекает еще какая-нибудь профессия, лучше выбери ее».

«Просто я влюблена в театр, дядя Джордж, — ответила она срывающимся от чувств голосом. — Мне больше ничто так не нравится».

Сейчас, в двадцать лет, это