Отелю «Savoy» придется ждать меня на сутки дольше. Ну ничего страшного. Коммодор сказал, что знает симпатичный паб в Белфасте, где он хотел бы наверстать упущенное.

Вскоре мы бросили якорь, и к нам на моторке подошли джентльмены в котелках – представители иммиграционной службы. Они поднялись на борт и стали проверять документы. Мои бумаги они изучали с очень озабоченным видом, то и дело покачивая своими котелками. Что-то их явно не устраивало. Когда они узнали про мои камеры и пленки, их котелки стали раскачиваться еще яростнее. Я сказал им о секретной телефонограмме от военно-морского атташе из Вашингтона, но они лишь посмотрели на меня пустыми глазами. От отчаянья я принялся шутить и заверять их, что я, в общем-то, не Рудольф Гесс и не принадлежу к числу тех, кто любит прибывать в Англию на парашюте. Но их это не развеселило. Они сообщили мне, что во время войны в Северной Ирландии могут высаживаться только граждане Великобритании. Это означало, что мне придется оставаться на борту, пока мы не причалим в каком-нибудь из английских портов, где власти должны будут решить мою судьбу.

Коммодор, кажется, искренне жалел, что не может взять меня на берег. Он предложил мне пожить в его каюте, сказал, что мои истории были чрезвычайно интересными, и покинул борт вместе с офицерами иммиграционной службы. Капитан, к которому наконец вернулись все полномочия по распоряжению кораблем, попытался утешить меня тем, что через три дня ему обязательно дадут приказ следовать в Англию. «Поскольку официально мы не вошли в порт, – добавил он радостно, – магазины на борту будут работать, и за 7 шиллингов там по-прежнему можно купить бутылку шотландского виски».

Я перебрался в каюту коммодора, заказал виски, включил радио и уселся играть в очко. К десяти вечера бутылка была пуста, а запасы денег, доставшихся от «Collier», уменьшились еще на 150 долларов. Я заказал еще бутылку, но стюард вернулся с пустыми руками, подозрительно посмотрел на меня и сообщил, что меня вызывают в каюту капитана.

Я поплелся к капитанскому мостику. Я чувствовал, что надвигаются большие неприятности. Вдобавок, в желудке у меня болталось слишком много виски. В каюте, помимо капитана, сидели два молодых морских офицера. Их звали Гарбридж и Миллен. Удостоверившись, что моя фамилия Капа, они потребовали отдать им мои фотокамеры, пленки и записные книжки. «Нет, – сказал я, – это невозможно. Мои камеры, пленки и записные книжки должны быть при мне. Более того, по прибытии в британское военно-морское ведомство все эти вещи должны быть предъявлены для согласования, и на данный момент ни пленки, ни записные книжки еще не согласованы. Вместо этого у меня грубо вымогают все это на пустом корабле посреди Ирландского моря. Нет уж, теперь я останусь на борту и сразу по прибытии в Англию буду жаловаться начальству».

Они что-то промямлили про военное время и сгрудились в углу над какой-то непонятной бумажкой. Спустя несколько минут, что-то обсудив, прочитав и по меньше мере трижды перечитав написанное на бумажке, они повернулись ко мне и снова велели незамедлительно передать им мои пленки, камеры и записные книжки. Они сказали это каким-то другим тоном, и мне это не понравилось.

Внезапно туман, образовавшийся в голове после литра виски, рассеялся – и меня осенило. Я предложил им побиться об заклад, что я смогу сказать, что написано в их бумажке, и рассказал, как военный атташе в Вашингтоне собирался разослать шифровки во все порты Великобритании и написать в них, что некий Роберт Капа прибывает на некоем корабле с камерами и пленками, что эти вещи надо оберегать, а их владельцу следует помочь пройти все формальности и добраться до Адмиралтейства в Лондоне. Так что надо не мучить меня, а вернуться на берег, убедиться в правоте моих слов, позвонив в вашингтонское посольство, и потом доложить в Адмиралтейство, на каком именно корабле я нахожусь, и сообщить, что рано или поздно я прибуду в Англию.

Гарбридж и Миллер еще раз посмотрели на свою бумажку, друг на друга, а потом дали ее мне. Ну что я могу сказать. Там действительно что-то было про пленки, камеры и Капу, но телефонограмму шифровали и расшифровывали столько раз, что она теперь допускала самое широкое толкование, прямо как Библия. Гарбридж, внезапно смягчившись, спросил, можем ли мы поговорить наедине.

«Мы не сомневаемся в правдивости Ваших слов, сэр, – сказал он, явно смущаясь. – Но я надеюсь, что и Вы поверите тому, что я сейчас скажу, и поймете нас».

Новый поворот событий меня воодушевил. Я стал слушать.

Он объяснил, что они с Миллером служат в военно-морской разведке в Белфасте. Накануне выдался особенно трудный день, поэтому вечером они решили немного выпить. В кабаке они повстречали шкипера минного тральщика, их старого приятеля и однокашника, и он уговорил их пойти к нему на корабль, так как там выпивка стоила куда меньше, чем в баре. Так и оказалось. Спиртного было очень много, и оно было очень дешевое. Вскоре они поняли, что добраться до места службы им этой ночью не суждено. Вернулись они туда совсем недавно, тогда и обнаружили шифровку. И теперь, если они явятся с пустыми руками, им придется выдумывать какие-нибудь очень серьезные оправдания своей задержке. А если им не поверят, то оторвут голову. Если бы я пошел с ними, то они организовали бы все в лучшем виде, и я бы смог очень быстро добраться до Лондона вместе со всеми моими камерами, пленками и так далее.

Легко быть благородным! Я решил помочь британскому военно-морскому флоту. Купил три бутылки виски и пошел за Гарбриджем и Миллером. В кромешной темноте мы спустились по раскачивающейся веревочной лестнице к ждавшей нас моторке, самой маленькой из имеющихся на флоте. Волны нещадно подбрасывали ее вверх и потом столь же нещадно низвергали в пучину.

Однако приключения на этом не кончились. Парень, управлявший лодкой, повернулся к двум моим новым приятелям и сообщил, что уже половина двенадцатого ночи, а таможня и иммиграционная служба откроются только в восемь утра. Он добавил, что ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы я