Мы все трое были опечалены. На этот раз ситуацию спас Миллер. «Может, мы найдем тральщик? Там мы могли бы нормально переночевать, а с утра на моторке поехали бы в гавань».

* * *

Два часа мы в полной темноте искали нужный минный тральщик. Шкипер, разглядев Гарбриджа и Миллера, спросил, осталось ли у них вино. Миллер ответил, что у них есть не только вино, но и Капа. Шкипер решил, что «Капа» – это какой-то новый напиток, и радостно пригласил нас на борт. Решив не дожидаться, пока что-нибудь еще стрясется, уставший парень, привезший нас на моторке, благоразумно удалился куда-то в темноту.

Каюта тральщика, в которой царил полнейший бардак, едва вместила нас. Шкипер поинтересовался наличием виски. Я предъявил взятые с собой три бутылки. Потом он спросил про Капу. Гарбридж принялся рассказывать ему длинную историю про меня, но шкипер быстро запутался и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, произнес: «Ты, главное, скажи мне одну вещь. Все в порядке или не все в порядке?»

«О, конечно же все в порядке!» – заверил Гарбридж. Ну и в любом случае изменить что-нибудь прямо сейчас мы не могли.

Мы открыли бутылки и выпили за британский военно-морской флот, потом за торговый флот и сразу же – за минные тральщики. Потом шкипер обратился ко мне и предложил тост за царя Бориса и немедленно добавил, понизив голос: «Не обижайся, старик, но разве твой царь Борис не перешел на сторону противника?»

Я сказал, что, во-первых, царь Борис не мой, а болгарский, но он, конечно же, был на стороне противника. «К сожалению, – продолжил я, – ко мне гораздо большее отношение имеет адмирал фон Хорти, который по-прежнему у власти в Венгрии и тоже на стороне противника». Шкипер извинился, но поводов для тостов было еще очень много, так что мы быстро сменили тему.

На следующее утро мы проснулись в шесть часов с похмельем и дурным предчувствием. Мы уже почти собрались подать сигнал в гавань, чтобы нам прислали моторку, но в этот момент в каюту вошел главный сигнальщик и сказал, что дан приказ незамедлительно выйти в Ирландское море и вылавливать мины! Пришлось доложить в военно-морскую разведку, что Капа отправился в Ирландское море тралить мины… и что все объяснения потом…

* * *

Мы провели три дня в открытом море. На обратном пути пришлось почистить одежду и дважды побриться. После этого мы тщательно отрепетировали, что и как мы будем врать.

Пройдя маяк, мы возвестили разведке о нашем возвращении. Еще от входа в гавань в бинокль можно было разглядеть, что у причала нас ждут люди в синей форме. Шкипера убедили, что ему нечего терять, кроме своей команды, Гарбридж и Миллер сошлись на том, что больше нескольких лет тюрьмы им не дадут, ну а мне даже не хотелось думать о своей дальнейшей судьбе.

Когда мы причалили, на борт взошел офицер службы безопасности порта и молча выслушал наши истории. Затем он сказал: «Может, в ваших россказнях и есть доля правды, но в истории британского флота еще не было случая, чтобы минный тральщик служил гостиницей для иммигрантов».

С этими словами он удалился, заявив на прощанье, что вскоре нас лично посетит капитан белфастской гавани.

Он действительно пришел и молча выслушал доклады Гарбриджа, Миллера и шкипера. Когда очередь дошла до меня, я начал с того, что в происшествии, конечно, не было вины Гарбриджа, Миллера и шкипера. Потом я стал рассказывать о себе: как я родился в Венгрии…

«Где-где?» – перебил он меня.

«В Венгрии, – повторил я. – В Будапеште».

Капитан всплеснул руками. «Мальчик мой! – воскликнул он.

– Ты должен пообедать сегодня с нами! Боже, Будапешт! Ведь там родилась моя жена!»

Шкиперу дали трехдневный отпуск. Гарбриджу и Миллеру пообещали, что скоро их повысят в звании. А меня накормили невероятно вкусным венгерским обедом и на следующий день спецрейсом отправили в Лондон.

III

Офицер пресс-службы морского министерства принял меня, листая папку с названием «РОБЕРТ КАПА». Он посмотрел на меня, потом на папку и выразил надежду, что мое путешествие из Америки получилось интересным. Еще он сказал, что рассчитывает получить от меня серьезную статью о торговом флоте, а не смешные заметки, которые обожают писать газетчики. И этак между прочим бросил фразу о том, что цензор, разумеется, не пропустит никакие истории о моем плавании на минном тральщике и морских разведчиках, поскольку все это не имеет отношения к заданию, данному мне журналом. Напоследок он сообщил, что в редакции «Collier» уже интересовались, не приехал ли я, и с нетерпением ждут встречи.

«Редакцией» оказался большой шикарный номер отеля «Savoy», в котором жил Квентин Рейнольдс. Когда я вошел, он пил кофе и пригласил меня составить ему компанию.

Комната была завалена газетами и опутана телефонными проводами. Газеты кричали о вторжении в Северную Африку – и по телефону из нью-йоркского офиса «Collier» требовали, чтобы Капа туда немедленно ехал. Рейнольдс небрежно спросил, есть ли у меня аккредитация от американских военных, а я ответил, что ее у меня не только нет, но нет и никаких шансов, что военное ведомство США (да и любой другой страны, за исключением Венгрии) мне ее выдаст. Я притворился, будто мне не меньше, чем Рейнольдсу, странно, что «Collier» не знает о моем венгерском происхождении. Он спросил, когда я смогу вернуться в Штаты. Я попытался убедить его, что из меня еще может получиться великий военный фотограф, и напомнил, что журнал и так уже потратил порядка тысячи долларов на доставку Капы в Лондон и вряд ли имеет смысл сразу же отправлять его обратно.

Мы решили, что для продолжения беседы надо немного выпить. Спустившись в бар «Savoy» и выпив всего один бокал, Квентин сдался и согласился, что будет забавно поработать с венгерским фотографом.

* * *

Первое, что должен был сделать в Лондоне военного времени любой иностранец, дружественный или враждебный, – это зарегистрироваться в полицейском участке на Вайн-стрит. Приехав туда, мы обнаружили, что к зданию участка тянется огромная очередь.

В 1942 году Квентин Рейнольдс был, пожалуй, одним из самых популярных американцев в Англии, уступая только Франклину Рузвельту. Его большое, доброе сердце было взращено в Бруклине и вскормлено в кабаках, где вечно ошивается журналистская братия.

Никому, разумеется, даже в голову не могло прийти, что его 220 фунтов живого веса будут стоять в одной очереди с обычными щуплыми иностранцами. Мы вошли в участок, как выходят на сцену.