обедом смеялся, Шаляпин сердился. Но потом, увидев, как упорно работает над собой Рахманинов: два часа в день обязательно упражняется в игре на фортепиано, сочиняет фортепианный концерт, занимается с аккомпаниаторшей – Страховой да и его, Шаляпина, успевает муштровать, а после каждого дождика еще отправляется с молодежью в лес по грибы, – Феденька подтянулся, начал вставать пораньше, разучивал с Рахманиновым партии Бориса и Варлаама. Потом Рахманинов убедил Шаляпина, что серьезное музыкальное образование необходимо, чтобы стать настоящим певцом, не срывать случайные цветы успеха, а иметь под ногами твердую почву. Шаляпин понял и усердно занимался теорией музыки, гармонией.
Жили они рядом в двухкомнатном домике, носившем название «Егерского», и Рахманинов все настойчивей втягивал Шаляпина в работу.
Наконец в конце июня Савва Иванович приехал в Москву. Приехала из Италии Торнаги, и вместе с ней, с Коровиным, с Арцыбушевым и с младшим братом своим Николаем Ивановичем, ставшим компаньоном в железнодорожном деле, Мамонтов приехал в Путятино. Приехали Шкафер и Секар-Рожанский, которым предстояло участвовать в «Борисе Годунове».
Шаляпин был уже совершенно увлечен «Борисом», прошел не только свои две партии, но и вообще все – мужские и даже женские. Поняв на опыте «Псковитянки», как хорошо нужно знать эпоху, чтобы создать образ, читал и перечитывал Пушкина; трагедия Пушкина посвящена Карамзину – Шаляпин прочитал «Историю государства Российского». Но теперь ему уже и этого показалось мало. Савва Иванович снабдил Феденьку рекомендательным письмом и послал в Ярославскую губернию, где жил на своей даче историк Василий Осипович Ключевский.
Ключевский был умен и эрудирован необыкновенно. Но обилие знаний не сделало его сухарем-ученым. Он так вжился в русскую историю, что каждый ее персонаж был для него живым человеком, с которым он словно бы сам общался много лет, и вот теперь вспоминает и роль его в истории, и живые человеческие черты.
Он любезно принял Шаляпина, сказал, что слышал его в «Псковитянке» и что ему понравился там Грозный. Ключевский предложил Шаляпину пройтись по лесу, и здесь, среди вековых сосен, бродя по песку, смешанному с хвоей, этот старичок с академической седенькой бородкой и маленькими глазками, блестевшими из-под очков, точно бы превратился в чародея. Шаляпину казалось, что Ключевский вчера лишь побывал в XVI веке, толкался среди народа на Красной площади, подслушивал мысли Бориса, беседовал с Шуйским, видел самозванца, так же как и он, влюблен был в Марину Мнишек, пил вино в корчме на Литовской границе с Варлаамом и Мисаилом…
Шаляпин провел у Ключевского весь день, переночевал у него, а утром уехал в Путятино. И только там, когда возобновились репетиции, понял, как далек Шкафер, готовивший роль Шуйского, от того образа, который был нарисован Ключевским, далек, несмотря на всю свою культуру – и музыкальную, и просто человеческую. «Ах, если бы эту роль играл Василий Осипович Ключевский!» – вздыхал про себя Шаляпин.
Но репетиции все же шли, артисты день ото дня отшлифовывали образы. Савва Иванович старался втолковать им то, что втолковал Шаляпину Ключевский, старался донести до них колорит эпохи. Коровин с жаром делал эскизы декораций и костюмов…
Настал день, когда все было готово к свадьбе Шаляпина с Торнаги. Распределили роли, чтобы свадьба была настоящая, традиционная, как встарь, бывало, на Руси, даром что невеста итальянка. Варвара Ивановна Страхова и Леля Винтер были дружками невесты. Венчальную икону, по обряду, должен был везти в церковь мальчик, но мальчика не нашлось, и ее везла дочь Соколовых. Савва Иванович был посаженым отцом невесты, свидетелями – Николай Иванович и Арцыбушев, шаферами – Коровин, тенор Сабинин, Кругликов и Рахманинов.
Всей компанией отправились в соседнее село – Гагино, в двух верстах от Путятина, где и состоялось венчание в маленькой сельской церквушке.
Рахманинов, как самый высокий из шаферов, держал венец над головой Шаляпина. Но Шаляпин был еще выше, у Сергея Васильевича онемела рука, и он надел венец на голову Шаляпина.
Обряд свершился в полдень. После этого всей гурьбой вернулись в Путятино и устроили пир. И если обряд был подчеркнуто традиционным, то пир был совсем не похож на обычный: расстелили на полу ковры, уселись на них по-турецки, на них же расставили яства, беспрерывно приносили из погреба бутылки с вином, шутили, хохотали, притащили в комнату охапки полевых цветов. И так пировали до поздней ночи.
Наконец проводили Шаляпиных в отведенные им покои.
А рано утром под окном новобрачных устроили страшный шум, трескотню: били в печные вьюшки, барабанили в донья ведер, свистели в самодельные свистульки.
Рахманинов дирижировал всем этим чудовищным оркестром, а Савва Иванович – впереди всех – кричал:
– Какого черта вы дрыхнете? В деревню приезжают не для того, чтобы спать. Пошли в лес за грибами.
И веселье продолжалось весь следующий день.
После женитьбы Шаляпин покинул «Егерский домик». Ему с женой отвели комнату в большом доме Любатович, и жизнь потекла тихо и размеренно, в серьезной работе. Продолжали репетиции. О «Виндзорских проказницах» и «Анджело» на время забыли, все внимание сосредоточили на «Борисе Годунове». Савва Иванович все больше пристращался к русской музыке: к Бородину, Римскому-Корсакову, Мусоргскому. Рахманинов очень способствовал этому. Сам он, ученик и почитатель Чайковского, начал все больше увлекаться музыкой Римского-Корсакова, которую, в отличие от музыки Чайковского, считал музыкой интеллектуальной.
Оставшись один в «Егерском домике», он еще серьезнее, еще вдумчивее втянулся в свою работу над фортепианным концертом. Он чувствовал, что творческие силы вернулись к нему. К началу осени концерт был готов, и Рахманинов испытал удовлетворение от своей работы.
Подготовка опер завершилась. Под руководством такого музыканта, каким был Рахманинов, музыкальная часть была отработана блестяще.
Савва Иванович по многу раз проходил с каждым артистом его роль, обдумывал мизансцены, и тут же на вольном воздухе мизансцены эти разыгрывались. Коровин окончил свою часть работы: эскизы декораций и костюмов были готовы и Мамонтовым одобрены.
Это было чудесное лето: теплое, сухое, какое не часто выпадает в лесистом Владимирском крае. Лишь иногда редкий грибной дождик загонял всех домой, и тогда пели или мирно беседовали, а Рахманинов организовывал преферанс.
К середине сентября погода испортилась, да и, правду сказать, работа окончилась. Все собрались уезжать. Савве Ивановичу нужно было подготовить к сезону здание театра, вместе с Коровиным организовать художественную часть.
В начале октября все собрались в Москве. Но Рахманинов, набрав темп в композиторской работе, начал тяготиться оперой и со свойственной ему прямотой сказал об этом Мамонтову. Савве Ивановичу жаль было терять такого блестящего музыканта, но он понимал Рахманинова. Нет для человека, если он чувствует в себе творческую силу, большего счастья, чем счастье
