Но если это действительно призвание, то как справиться с собственной гордостью? Если вы способны выполнить обряд пресуществления[18], то да, вы и правда человек особенный. Однако нужно кое-что еще. На основе собственного опыта и всего увиденного могу сказать, что хороший священник должен не только обладать этим талантом, этой способностью, но и постоянно думать прежде всего о своих прихожанах. Поэтому вопрос в том, как такому священнику превзойти собственное эго? Собственную гордость? Об этом я и хотел снять фильм. И я понял, что в случае с «Молчанием» я как раз его и снял – почти шестьдесят лет спустя. Родригес непосредственно и бьется над тем, чтобы найти ответ на этот вопрос.

А вот самый привлекательный и интригующий персонаж – это, пожалуй, Китидзиро. Иногда во время съемок я думал: «Кажется, в нем есть что-то от Иисуса». В Евангелии от Матфея Иисус говорит: «Всякий раз, когда вы делали это для одного из самых скромных моих братьев, вы делали это для меня». Ему случается встретить на пути человека, который его отвергает, и это Иисус. Китидзиро, естественно, слаб и постоянно причиняет вред себе и многим другим, в том числе и своей семье. Но кто в итоге оказывается рядом с Родригесом? Китидзиро. Он был, как выясняется, великим учителем Родригеса. Его наставником. Его, скажем так, гуру. Вот почему Родригес в самом конце его благодарит.

И конечно, возвращаясь к своим предыдущим фильмам, я заметил, что Китидзиро – это Джонни Бой из «Злых улиц». А Чарли, которого сыграл Харви Кейтель, пытается унять свою гордость. Он понимает, что духовность и духовная практика не ограничиваются одной лишь церковью в буквальном смысле, то есть зданием церкви, понимает, что нужно нести все это на улицы. Однако не может выбрать для себя подходящее возмездие. Чарли думает, что у него все получится, а возмездие приходит, когда его меньше всего ждешь, да к тому же с самой непредвиденной стороны. Вот чем впечатляют Джонни Бой и Китидзиро. Они становятся вместилищем разрушения или спасения. Многие их черты позаимствованы из моих детских впечатлений, особенно у моего отца, его как раз звали Чарли, и у его брата Джо.

– Отец Родригес и отец Феррейра – это две стороны одной медали или же две совершенно разные, несопоставимые медали?

– Нам неизвестно, во что верил или не верил настоящий отец Феррейра, однако в романе Эндо складывается впечатление, что он действительно утратил веру. Впрочем, можно взглянуть на это и по-другому: он не сумел превзойти стыд за свой отказ от веры, хотя и сделал это ради спасения жизней.

Родригес же от веры отрекается и затем вновь обретает ее, но спустя долгое время. В этом весь парадокс. Простыми словами, Родригес чувствует, что с ним говорит Иисус, а Феррейра ничего подобного не ощущает – вот основная разница.

– Однажды, вспоминая отца, ты сказал, что у его слов всегда была моральная подоплека: кто прав, кто виноват. Вот эти хорошие, а вот эти плохие. А здесь кто хороший, а кто плохой? И действительно ли мир делится на плохих и хороших?

– Мои родители росли в многодетных семьях. У отца было четверо братьев, Джо был самым младшим. Жил он прямо под нами в доме на Элизабет-стрит, вместе с женой и детьми. Бабушка и дедушка по папиной линии жили двумя этажами ниже, отец заходил проведать их каждый вечер. Они обсуждали семейные вопросы, честь фамилии Скорсезе, самые разные вещи, которых я не понимал: это были темы из Старого Света, а я-то родился уже здесь. Они были честными людьми и стремились жить по-честному. Однако в том мире существовала организованная преступность, так что приходилось ходить по краю: с ними нельзя было связываться, но и пойти против них тоже. Мой дядя с ними водился. Он был непутевым, прямо как Джонни Бой, вечно попадал в неприятности, несколько раз сидел в тюрьме, постоянно был в долгах. От него исходила аура насилия.

В итоге мой отец взял его на себя. Каждый день у нас дома я наблюдал за тем, как папа старается вести себя с братом честно и справедливо. Всю ответственность он взял только на себя. Мама, бывало, жутко раздражалась и спрашивала: «Неужели остальные братья не могут тебе помочь?» Помочь они, конечно, хотели, но к тому времени уже разъехались по другим районам. Остались только мой отец и Джо, поэтому папа решал эту проблему сам. А это подразумевало занятость по всем фронтам: обсуждения, переговоры, посредничество; надо было следить, что дядя справляется, иногда подкидывать ему деньжат. Ради брата отец пошел на многое, потому что всегда чувствовал себя обязанным помочь. Одни члены семьи решили не лезть в это дело, другие и вовсе перестали общаться, так что разгребать все это пришлось нам. И это было очень, очень трудно. Я любил дядю Джо, но когда с тобой рядом такой человек – это нелегко. В результате и встает вопрос: а должен ли брат опекать брата? Эту тему я и затронул в «Злых улицах».

– «Молчание» напоминает историю глубокого личного открытия лика Христа – Христа, который как будто просит Родригеса наступить на него, чтобы спасти других, ведь именно ради этого он и пришел в этот мир… А что собой представляет лик Христа для тебя? Это иконы фуми-э[19] или тот самый растоптанный образ в описании Эндо? Или это Христос величественный?

– Я выбрал лик Христа в изображении Эль Греко, потому что мне он показался более сострадательным, чем у Пьеро делла Франческа. В детстве и по мере взросления лик Христа всегда служил мне утешением и радостью.

– Не считая «Последнего искушения Христа», в каком фильме, по-твоему, лучше всего удалось изобразить истинное лицо Христа?

– Для меня лучший фильм о Христе – это «Евангелие от Матфея» Пазолини. В молодости я хотел снять современную версию истории Христа, чтобы действие происходило в муниципальных домах и на центральных улицах Нью-Йорка. Но, как только увидел картину Пазолини, понял, что такой фильм уже существует.

– Бывали ситуации, когда ты ощущал, что Бог рядом, даже если он молчал?

– В детстве, когда я принимал участие в службах, у меня не было никаких сомнений, что я имею дело с чем-то священным. Это я и пытался передать в «Молчании», в той сцене с мессой в доме на острове Гото. В общем, помню, после