Знаете, я, откровенно говоря, все это усекаю и не верю. Не верю, но усекаю. Опять расспрашиваю про Тюленева: какого он роста, комплекции, как говорит…

А потом, просто так, на всякий случай, спросил:

— А кто у него, у Тюленева, стрелок-радист?

— Смирнов Коля, — говорят мне.

— Какой Коля?! Какой Смирнов?! — чуть не кричу…

— Какой, какой? Коля и Коля…

Вот это да!.. Вот это весточка… Колька, друг…

— А еще кто из летунов к полку? — выпытываю… Оказалось, что в этом полку много моих друзей по шестому авиаполку, в том числе и Севка Кирсанов — мой командир, с которым я когда-то летал. Говорю:

— Ребята, дайте мне листок бумаги — Тюленеву напишу о себе… Я из госпиталя. Меня в пехоту направляют. Вот через несколько дней должен в полк запасной пехотный отправиться. А я не хочу туда. Хочу среди своих «сталинских соколов», — как раньше говорили, — быть…

Ребята эти меня в столовую затащили, хотя сильно-то я и не упирался. И не то, чтобы накормили, а перекормили меня. Надавали мне всяких там котлет, картошки жареной… Здоровеннейший пакет с едой собрали…

А Тюленеву я написал такую записку:

«Дорогой Иван Николаевич! Пишет вам Леха Сальников. Я нахожусь в госпитале здесь, в Ярославле, улица такая-то, дом номер такой-то. Очень прошу: заберите меня из этого госпиталя, потому что меня выписывают в запасной пехотный полк. — И подписываюсь — Леха Сальников».

Отдаю эту записку первому моему встречно-знакомому технику и прошу, дескать, как прилетят — передай.

Тот даже обиделся:

— Какой разговор! Как только он прилетит — немедленно к нему прибегу, записку передам, о тебе расскажу все…

Проводили меня ребята по высшему разряду. Надавали табаку, в коем в госпитале всегда был недостаток, посадили на бензовоз, в кабину к шоферу, и почти до самого госпиталя в нем доставили.

…Проходит день — никаких известий из полка нет.

Проходит два дня — тоже… В общем, провел я в «дежурстве» на подоконнике своей палаты с неделю, — а она на третьем этаже расположена — чтобы не прозевать, не просмотреть — вдруг кто из этого полка, от Тюленева, значит, покажется… И вот, в один прекрасный день и час, вижу: подъезжает к госпиталю «виллис» — было что- то около четырех часов пополудни — из него выходят, гордые, красивые, с орденами на гимнастерках, авиаторы: Тюленев, Севка Кирсанов и мой будущий штурман Воробьев Ваня.　

Я — быстрее вниз, чтобы встретить их… В вестибюле госпиталя встретились, как родные: они меня к себе и поприжимали, и руки жали, и… Сами понимаете…　

Расспросили меня, как и что. Я рассказываю Ивану Николаевичу, как все было. Но про штрафной батальон молчу. Говорю ему, дескать, ранен в воздухе, где-то в районе Смоленска. Как бы вам объяснить — «черноту» ему бросаю… А ему — какая разница? Факт тот, что я здесь и меня нужно из госпиталя забрать.　

Вот Иван Николаевич и взялся за это дело. Нас всех оставил в вестибюле — взаимные эмоции выражать, а сам отправился к начальнику госпиталя.　

Выражаем мы эти самые эмоции, а сердечко у меня поекивает — получится что-нибудь или нет… Да…　

Но вот, через некоторое время выходит он от начальника госпиталя, на лице улыбка и — ко мне:　

— Давай, собирай свои шмотки госпитальные… Все в порядке… Поехали…　

Я — в палату. С ребятами-сопалатниками прощаюсь… Радость меня обуяла неимовернейшая. Так удачно все получилось.　

Ну, а дальше что? Затолкали мои дружки меня в этот «виллис» и — поехали мы на аэродром в мой уже новый полк. В 63-й дальнебомбардировочный Керченский авиационный ночной полк.　

И вот здесь, в этом полку, нога моя стала быстро поправляться. Видно, этому помогло то, что я кушать стал нормально. Жиров, белков, витаминов и прочего стал употреблять больше.　

Вскоре полк стал перебазироваться на фронт. Летный состав — лётом, на самолетах, а остальной — наземным транспортом. Первая посадка самолетов полка планировалась на аэродроме Шаталово. Это недалеко от городка Починок на Смоленщине, где я в штрафной батальон попал.　

И захотелось мне в Москве побывать. Выяснить-таки, что ж там с моей Зиной случилось. А до этого самого Шаталово, если железнодорожным транспортом добираться, то — обязательно через Москву.　

Я — к Тюленеву. Говорю:　

— Иван Николаевич, разрешите мне через Москву поездом проехать…　

— А что такое? — он спрашивает.　

— Понимаете, — отвечаю, — не получаю давно писем от невесты… Узнать хотелось бы, что там с ней стряслось. А она — москвичка…　

— Ну, ладно, — говорит Иван Николаевич. И вдруг добавляет: — Знаешь что? Через Москву поедет майор Арсентьев. Вот поедешь с ним.　

Что ж, хорошо, думаю. Поблагодарил Тюленева. Сели мы с этим майором в поезд, приехали на Ярославский вокзал. Я ему говорю:　

— Хочу позвонить своей знакомой.　

И — к кабинке телефона-автомата. А у меня в кармане лишь одна монетка — десять или там две копейки — я уж не помню, какие монеты тогда автомат телефонный «глотал». И поэтому решил: лучше я позвоню Борису Покоржевскому на работу, он всегда бывает на месте. А то вдруг Зины дома не будет, а у меня больше монет нет. Попрошу его, чтобы он связался с Зиной, сказал бы ей, что я приехал, и мне сообщил бы, как ее найти.　

Снимаю телефонную трубку, набираю диском автомата Борин номер телефона. Слушаю. Тот отвечает: «Да…» Я говорю: «Это я, Леха!» — «Леха, Леха! О-о-! Да ты что, да ты как?..»　

Я, значит, ему: «Борь, позвони Зинке, скажи, что я здесь…»　

Он как-то замялся, помолчал немного, а потом говорит: «Знаешь что? Я пока Зине звонить не буду. Ты, если можешь, приезжай ко мне, поговорим…» И — все.　

Я только и мог ему сказать: «Хорошо…»　

Повесил трубку. Выхожу из кабинки, а Арсентьев как- то подозрительно на меня смотрит:　

— Ты что такой? Побледнел весь. Что-то случилось?　

— Случилось, — отвечаю. — Наверно, моя невеста вышла замуж…　

— Да брось ты… Что это ты вообразил…　

— Точно, точно, — упорствую я. И передаю ему весь разговор с Борисом.　

Он ничего не сказал. Разве ж в таких интимно-щепетильных вопросах можно что-нибудь советовать? Но — вот что значит интеллигентный человек — он довез меня до училища, где Борис директорствовал, познакомился, поговорил с ним, и мне сказал:　

— Так. Через два