Борис принял это известие сдержанно, по-мужски: что поделать — война есть война, все там бывает, хорошо, что жив остался, выздоравливай. А Зина — потрясенно- восторженно, чуть ли не в герои меня произвела. Письма мне писала то через день, а то — каждый день и даже иногда по два письма приходили. И все — с излиянием преданности и любви. Я, естественно, ей в той же тональности отвечал… Короче говоря, между нами шла отчаянная взаимоприятная переписка. До определенной поры шла. До моей попытки проверить искренность ее любви ко мне.　

…Однажды зашел я в одну палату. И сидит там солдат — в халате, диктует своему другу письмо — сам писать не может, потому что у него ранены и перевязаны руки. Письмо своей невесте диктует.　

Оказалось — разведчик. Руки перебиты совсем. Вот он диктует, а друг его пишет. И в том письме имеются — точно не помню — примерно такие слова: «…Дорогая Надя, мне отрезали руки…» Я ему говорю:　

— Ты чего, хлопец? У тебя же руки-то нормальные более-менее… Заживут. Смотри — и пальцы все сохранились, и все остальное…　

— А я хочу ее проверить, — отвечает. — Как она будет реагировать, если бы мне руки отрезали… Выяснить: любит или не любит…　

«Нд-а-а… — думаю, — ну, давай… Пиши…» И что-то мне запало в память это дело. Я возьми и тоже в одном из писем — то ли больше писать было нечего, то ли еще что, черт его знает отчего — написал Зине: «Мне отрезали ногу…»　

Получил скорбное письмо от нее. Потом второе скорбное письмо от нее пришло где-то через неделю. А потом письма вообще перестали приходить.　

«Тю-тю, — думаю, — вот это да!.. Вот это номер…»　

Написал Борису: что с Зиной? Тот присылает письмо: звоню, мол, Зине, не могу дозвониться… Узнать, что там и как там у Зины — неизвестно…　

В общем, сомнение у меня возникло относительно любви моей Зины ко мне. Подумал: может, то, что я когда-то в Москве определил, что она мне изменила, было пророчеством?.. Этим, наверное, и оправдывал — в моральном плане, конечно, — свое ухаживание за девицей- хлеборезкой.　

А пророчество мое, между прочим, сбылось ведь…　

Всему, как известно, приходит конец. В одно прекрасное утро мне говорят:　

— Сальников, через неделю тебя будут выписывать. Но учти — в запасной пехотный полк…　

— В какой такой пехотный? — возмутился я. — Ну, я конечно, помог пехоте… Но я же не специалист по пехоте… Смотрите-ка — наступление кругом идет. — А в это время началось наступление наших войск в Белоруссии, началась стратегическая операция «Багратион». — Поэтому должен я в авиацию вернуться… Правда, не хочу в свой 6-й авиаполк, там начальство, пропади оно пропадом… Но я должен летать, я ж рожден для полетов…　

А мне:　

— Ничего не знаем, куда пошлем, туда и пойдешь…　

Подался я к начальнику госпиталя: мол, так и так, хочу в　

авиацию…　

— Ничего, голубчик, не могу поделать, — он мне отвечает. — У нас распоряжение: посылать рядовых и сержантов после выздоровления в запасной пехотный полк. Вот, если бы на тебя была заявка, запрос из какой-нибудь летной части, тогда — другое дело. А так — ничего не могу поделать, не могу помочь тебе…　

Тогда я к нему — сообразил же! — с просьбой:　

— Товарищ подполковник, дайте мне увольнительную на завтра, я до городского аэродрома — он вроде недалеко отсюда — доберусь, поговорю кое с кем, может, польза какая будет…　

— Пожалуйста, — отвечает начальник госпиталя, — попробуй…　

На другой день выписали мне увольнительную записку до 24.00, одели в кое-какую — страх сказать — почти арестантскую одежду, — ну, как в госпиталях в войну одевали? И я покостылял. Где пехом, где на попутном транспорте — добрался до аэродрома. И — куда солдата тянет? Конечно, его всегда тянет к столовой. Тем более, когда солдат из госпиталя притопал.　

Подхожу к столовой, расположенной на пригорке. И стою, смотрю. Наблюдаю, так сказать. Наблюдаю, как в эту самую столовую входят летчики и технари. И как выходят из нее.　

Знакомых — никого. Да и кого в чужом полку я могу знать, и кто меня может в чужом полку знать? А тут вдруг обратил внимание на техника, только что вышедшего из столовой. Техника всегда можно определить по внешнему виду. Ни с кем его не спутаешь. Обращаюсь:　

— Слушай, друг! Дай закурить…　

— Пожалуйста, — отвечает. И подает мне кисет — махорка там моршанская с табаком легким перемешана, бумагу — четвертинками нарезанную, кресало-огниво — непременный атрибут каждого уважающего себя фронтового техника.

Я, конечно, сворачиваю цигарку и на него смотрю. И вижу, у него под комбинезоном медаль «За освобождение Севастополя» просматривается. Спрашиваю:　

— Откуда у тебя эта медаль?　

— Как откуда? — удивляется техник. — Наградили.　

— А ты что, защищал, что ли, Севастополь?　

— Защищал.　

— Я тоже защищал, — доверительно так ему говорю. — Когда-то летал гитлеровские позиции бомбить у стен этого города-героя…　

Вот так стоим, разговариваем. А потом я поинтересовался:　

— Слушай! А в каком полку ты был?　

— Вот в этом, — отвечает, — в шестьдесят третьем. В каком же еще?　

— Так на этом аэродроме шестьдесят третий полк, что ли, стоит?　

— Ну да. Шестьдесят третий бомбардировочный авиаполк. На переформировании мы. Новые машины получили. Американские «бостоны». Уже три месяца их осваиваем.　

— А кто у вас командир полка?　

— Тоцкий, полковник…　

Мне, понятно, все это ничего не говорит. Ни Тоцкий, ни шестьдесят третий авиаполк. И «бостоны» я никогда не видел…　

Да… Покурили. Техник этот уже собирается уходить от меня по своим техническим делам. Вот тут-то в мою запутанную судьбу вмешался ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО СЛУЧАЙ. Вдруг, ни с того, ни с сего, я возьми да и спроси:　

— Слушай, друг! А заместителем полка кто у вас?　

— Тюленев, — отвечает.　

— Какой Тюленев? — насторожился я.

— Какой, какой… Майор Тюленев, замкомандира полка…

— А как его зовут?

— Иван Николаевич!

Боже мой!.. Я чуть было не упал. Смотрю на него, на техника, и твержу:

— Повтори… Повтори…

Он смотрит на меня, как на ненормального:

— Что тебе повторить?

— Да ты знаешь, что это мой командир, — взорвался я, — или нет? Я вместе с ним воевал на Кавказе, в Крыму… А где он сейчас?

Начинаем с ним разговаривать в несколько эмоциональных тонах, выяснять, как и что… Тут другие ребята подо шли — интересуются нашими разговорами. Оказывается, летный состав этого полка находится в Костроме.

Там, на аэродроме запасного авиаполка, летчики принимают новые самолеты —