— Не горюйте, дорогой, до речей властвовать будет наш красавец над дамами. После речей успех наш.

Подсудимые так же безучастно относились ко второму разбирательству, как и к первому. Эту позицию должно признать правильной. «Я не виновен», — говорит подсудимый, серьезных улик нет, имеются какие-то догадки и неосновательные выводы, против которых надлежаще возразят защитники.

— Бывали вы часто в квартире Максименко? — спрашивает прокурор у Резникова.

— Очень часто, — отвечает Резников, — случалось по два раза и более в день. Я там служил, был дружен с покойным Максименко и его женой, забегал позавтракать иногда, по воскресеньям и праздникам часто обедал, ходили вместе в театр, Максименко хворал, особенно осенью, и я проводил с ними вечера, играли в карты, читал им вслух.

— Вы слышали показание свидетельницы? — говорит председатель. — Она видела, как вы поцеловали Александру Максименко. Что вы по этому поводу можете объяснить?

Резников:

— Быть может, это было в светлое Христово воскресенье, а вообще эта свидетельница шибко выпивает, она не будет этого отрицать, и ей с пьяных глаз могло показаться.

В Харькове дело шло спокойнее. Многие свидетели не явились, их показания читались. Холева оставил попытку опровергать факт отравления. Не было Крассы. Состав присяжных городской. Вошли два профессора, врач, учитель гимназии, инженер и другие. Задавали присяжные вопросы, интересовались делом и старались добыть возможно больше данных. Прекрасно вел судебное следствие Шидловский, и было ясно, что он не согласен с некоторыми выводами обвинительного акта. Плевако очень мало допрашивал свидетелей, я следовал за ним. Холева допрашивал каждого свидетеля, повторялся, надоедал, посылал телеграммы в «Новое время» о ходе процесса, давал интервью местным хроникерам и… стрелял глазами в млеющих дам.

В Ростове дело тянулось шесть дней. В Харькове на третий день после обеденного перерыва начались речи.

Обвинитель в прекрасно разработанной речи, длившейся около двух часов, пришел к выводу, что подсудимые могут быть обвиняемы только в соучастии в отравлении Максименко, но непосредственно не совершили преступления. Они могли догадываться, могли знать о готовившемся преступлении, но не остановили преступную руку, скрыли все, что знают, а следствию не удалось найти непосредственного виновника, который как бы скрылся. Это неожиданно измененное обвинение совершенно успокоило Федора Никифоровича и меня. Нам ясно было, что, если прокурор нашел нужным изменить обвинение, значит, все проделанное обвинением до сего было неосновательно и бездоказательно. Холева же совершенно растерялся. Он, видимо, писал свои речи, заучивал их, как я сказал выше, даже вопросы свидетелям он заранее приготовлял, и нетрудно себе представить, как этот малоспособный защитник волновался. Во время небольшого перерыва до речи поверенного гражданского истца Холева спросил меня:

— Что вы намерены делать?

Подошел Федор Никифорович и, услышав вопрос, ответил:

— Поклонимся суду, извинимся пред присяжными заседателями и пойдем по домам.

Холева же полагал ходатайствовать об отложении заседания по крайней мере на недолго ввиду изменения обвинения, дабы защита подготовилась к этому новому обстоятельству. Мы возражали. Тем не менее Холева посылал телеграммы в петербургские газеты по поводу дела, и его имя пестрило в местных газетах. Для меня было ясно, что он находит людишек, обслуживающих его и делающих ему рекламу.

Холева все же просил перерыва после речи прокурора. Суд уважил и назначил заседание на четыре часа дня. Холева просил «до утра» следующего дня. Мы молчали. Тогда председатель обратился к Федору Никифоровичу по поводу необходимости перерыва. Он ответил, что господин Холева ходатайствует только от своего имени.

— А вы? — обратился ко мне Куликов.

— Я прошу продолжать заседание без перерыва.

Улыбнулись. Старшина присяжных просил продолжать заседание сегодня с четырех, так как предвидится возможность закончить дело сегодня.

В четыре часа дня произнес речь поверенный гражданского истца «старушка Леве», как мы его называли. А за ним Холева. Проделал он опять «ростовский церемониал». Дурно, перерыв, коньяк, кофе, мои подбадривания. После перерыва попытка доказать отсутствие отравления, лепет о недоказанности обвинения… Зачем этому милому человеку понадобилась слава уголовного защитника при полном отсутствии каких-либо данных, я не постиг. Вскоре Холева (через несколько лет) неожиданно потерял рассудок и умер в сумасшедшем доме. В бытность свою в Ростове Холева влюбился в хористку местной оперетки и увез ее в Петербург. Эта миловидная девушка в короткое время завоевала большое внимание публики и стала популярнейшей певицей Вяльцевой.

Речь Федора Никифоровича по обыкновению была бесконечно содержательна и интересна. Его речь окончилась в одиннадцать вечера. Председатель посмотрел на часы, и я понял, что он намерен прервать заседание до завтра. Я попросил слово, приблизился к столу и сказал:

— Даю слово окончить речь через двадцать пять минут, и мы сегодня закончим дело.

Председатель, улыбаясь, согласился. Изменение обвинения дало мне возможность вышутить положение Резникова в деле. Улыбались присяжные, смеялся Резников.

Холева (его корреспондент) поместил в «Новое время» сообщение: «Речь присяжного поверенного Холевы, полная глубокого исследования тяжелого происшествия, произвела на присяжных большое впечатление. После этой трагедии была речь защитника Резникова (без фамилии) — точно изящный и остроумный водевиль развеял атмосферу». О речи Плевако ни слова[281].

Подсудимых оправдали[282]. Кассации не последовало.

Павел Жуков

Ко мне в кабинет вошел тщательно одетый человек с претензией на «шик». В провинции в будние дни так не одеваются, а во время праздников блестящие приказчики модных магазинов, продающие дамам «многоуважающие сорочки», так облачаются.

Наружность моего посетителя не гармонировала с костюмом. Небольшого роста, плохо сложенный, лицо изрыто оспой, мышиные глазки, безликие, но бегающие, острижен «бобриком», белесоватые волосы торчат щеточкой, на пальцах два-три кольца с бриллиантами и цветными камнями, галстук цвета бедра испуганной нимфы[283] проколот мудреной булавкой, отделанной камнями.

Ласковым, «деликатным» голосом посетитель отрекомендовался:

— Жуков. Изволили обо мне слышать? Фамилия моя известная.

Ответил, что знаю табак Жукова и в Харькове конфектную фабрику Жукова.

— Никак нет, я не из этих Жуковых. Я тот, который, извините, накрывает всяких сволочей и жуликов, имеющих намерение грабить темный народ. Обо мне несколько раз писали и в здешних газетах. Я, знаете ли, продаю мошенникам резаную бумагу вместо фальшивых кредиток…

— Да, вот вы кто. А я подумал, что вы сыщик. Слыхал, конечно, о таких делах, но фамилии вашей не помню. Что же вам угодно от меня?

— Со мной произошла совсем неожиданная неприятность, — с грустью в голосе ответил оригинальный «преследователь мошенников». — Могу я рассказать подробно?

— Пожалуйста!

— До того как я занялся этим самым делом, я служил у старшего нотариуса писцом в Харькове. Переписывал разные бумажки и ходил в казначейство вносить пошлины и прочее. Любил захаживать в уголовное отделение