но эта работа была лишь ядром ее отношений с учениками. Она жила рядом с ними и для них, совершенно забывая о себе. Она смотрела на мир с искренней доброжелательностью и неподдельным интересом. <…> Не одну субботу она провела, в компании пяти или шести учениц топая по дорогам и совершенно не обращая внимания на ненастье. Математические собрания в Пенсильванском университете, в Принстоне, в Нью-Йорке, начали приглядываться к небольшой, постепенно разраставшейся группе, всегда приносившей с собой какую-то свежесть и бодрость, характерную для той, кто ее возглавляла. <…> Мисс Нётер постоянно радовала своих американских друзей тем, с каким энтузиазмом она собирала сведения о своем американском окружении. Она гордилась тем, что с самого начала говорила по-английски; она хотела знать, как обстоят дела в Америке. <…> На каждую тему она набрасывалась с обезоруживающей непосредственностью и пристальным вниманием, что позволяло ей завоевать сердце каждого, кто ее знал.

Эмми Нётер могла прибыть в Америку озлобленной. <…> Вместо этого она приехала исполненной дружелюбия. <…> Последним утешением станет для нас то, что и здесь она создала место, принадлежавшее лишь ей одной. <…> Мы глубоко благодарны за уверения ее друзей – уверения в том, что два коротких года, проведенные ею в Брин-Море, были годами счастья[337].

Смерть подчас бывает милосердной. Эмми Нётер так и не узнала, какая судьба ожидала ее любимого брата Фрица.

Ее попытки найти для него работу закончились неудачей. После ее смерти Вейль продолжил поиски, но тоже безуспешно. Фриц разменял шестой десяток. Он нашел работу в Томском политехническом университете в Западной Сибири и переехал туда вместе со своей семьей[338]. Вскоре жизнь в Сибири стала для его жены Регины настолько невыносимой, что она попыталась наложить на себя руки. Фриц отвез ее назад, в ее родной шварцвальдский город, чтобы ее сестры могли за ней приглядывать, пока он продолжает зарабатывать на жизнь в Томске. Когда на следующее лето он приехал ее навестить, она уже совершила самоубийство – через три месяца после смерти Эмми Нётер.

Ближе к концу 1937 года НКВД, советская тайная полиция, предшественница КГБ, арестовала Фрица Нётера в его доме в Томске. Ему предъявили абсурдные обвинения в шпионаже и саботаже. Его сыновьям, Готтфриду и Герману, ничего не объяснили, дав десять дней на то, чтобы покинуть страну. Тем временем Фрица, разумеется, сочли виновным и приговорили к 25 годам лишения свободы с конфискацией имущества. Он канул в недрах советской пенитенциарной системы.[339]

После того как Вейль и другие люди приложили к этому огромные усилия, два сына Фрица, теперь лишенные гражданства, получили разрешение приехать в США. Готтфрид стал знаменитым статистиком. Герман сделал блестящую карьеру в области химии.

Оба сына обзавелись в Америке семьями. Готтфрид служил в армии США. Более того, вместе со многими другими носителями немецкого языка во время войны он стал разведчиком Союзников и переводчиком во время Нюрнбергского процесса. Тем временем братья так ничего и не знали о судьбе отца.

В конце концов они получили кое-какие фрагментарные известия: Фрица видели живым в тюрьме в 1939–1940 годах, а затем в Москве – в 1941-м или 1942-м. Когда в 1985 году к власти пришел Михаил Горбачев, Герман Нётер написал ему, и наконец в 1989-м СССР предоставил официальную справку.

10 или 11 сентября 1941 года Фриц Нётер был казнен за антисоветскую агитацию. Однако в 1988-м его дело было пересмотрено Верховным судом СССР, постановившим, что он был безосновательно арестован и ложно обвинен.

* * *

Эмми Нётер обладала незаурядным характером, благодаря которому казалась почти в сверхъестественной степени не подвержена злобе и зависти, которые, вероятно, переполняли бы большинство людей в сходных обстоятельствах. Ее ученицы в Брин-Море в известной степени осознавали, что с Нётер обошлись не вполне справедливо: ее не пригласили в престижный Институт перспективных исследований, а вместо этого (к их выгоде) отправили в почтенный женский колледж, который тем не менее вряд ли можно было назвать всемирно известным научным центром[340]. Они также отмечали ее неизменную веселость, то, с каким энтузиазмом она занималась обучением маленькой группы доверенных ей учащихся. Хотя в равной мере полные энтузиазма и, несомненно, талантливые, они не были готовы к сложным исследованиям в области абстрактной алгебры, к которым участие в исследовательской работе Нётер должно было их подвести, и потому должны были приложить усилия, чтобы приобрести необходимую подготовку.

Говоря словами ученицы Нётер Рум Макки: «Те из нас, кто знал мисс Нётер, будут навечно перед ней в долгу за поданный ею пример бескорыстной жизни»[341]. Физики Леон Ледерман и Кристофер Хилл дали ей следующую оценку: «Она была одним из величайших математиков в истории, и притом человеком безмятежным, аскетичным и добрым. За пределами общества математиков и физиков мало кто о ней когда-либо слышал. Она – ролевая модель для каждого»[342].

In memoriam

Эмми Нётер кремировали во время скромной церемонии, на которой присутствовала небольшая группа друзей. Через две недели в колледже состоялась открытая для посещения поминальная служба. Математики из нескольких стран прибыли, чтобы отдать долг уважения, и многие произнесли трогательные, эмоциональные траурные речи и поделились воспоминаниями.

Панегирик Германа Вейля широко цитировался, поскольку был очень трогательным и содержал множество уникальных впечатлений и подробностей. Как и многих других, известие о смерти Нётер шокировало его: «Мы считали, что она находилась на пути к выздоровлению, но неожиданное осложнение привело к внезапному ухудшению состояния, за которым через несколько часов последовала смерть. Эмми Нётер была воплощением жизнелюбия, так прочно и уверенно стояла на земле, обладала таким здоровым юмором и стойкостью перед лицом неурядиц, что никто из нас не был готов к такому исходу»[343].

Вейль вспоминает о времени, проведенном ими вместе в Гёттингене, и о своих попытках улучшить положение Эмми Нётер: «[В 1930 году] после своего переезда в Гёттинген на постоянную работу я честно пытался добиться от министерства хоть какого-то улучшения для нее, потому что мне было стыдно занимать привилегированное положение, находясь рядом с ней, превосходившей, по моему глубокому убеждению, меня как математика во многих отношениях. <…> В бытность мою в Гёттингене <…> Эмми Нётер, несомненно, была сильнейшим центром математической деятельности как по плодотворности программы научных исследований, так и по влиянию на широкий круг учеников».

Он признает, что в битве за улучшение положения Нётер потерпел поражение, а также не смог добиться ее избрания в Гёттингенскую академию естественных и гуманитарных наук.

Вейль отмечает необычность исследовательского пути Нётер. В отличие от большинства математиков, чей талант вспыхивает в возрасте приблизительно 20 лет, а к тому времени, когда они достигают зрелости, от него остаются, в общем-то, одни лишь угли, способности Нётер медленно и неуклонно набирали