Правда то, что говорит Таусски, или нет, нам не стоит слишком удивляться. Никто из нас не может полностью избавиться от шор, надеваемых временем и местом, где мы живем. Никто из нас не является моральным гением, способным поместить свои действия в хрустальный шар, где нет места предрассудкам нашего окружения и где те выдержат суждение любого более (или менее) просвещенного будущего общества. Мы даже не понимаем, что наказываем других за несправедливость, которую сами себе причинили.

Как я объяснял в четвертой главе, хотя Гильберта сегодня подчас описывают как борца за женские права из-за того, что тот требовал, чтобы с Нётер обращались так же, как с мужчинами равного статуса, на самом деле он был борцом за развитие науки. Меритократия должна была пойти науке на пользу; дискриминация по половому признаку повредила бы развитию математики, лишив вклада талантливой исследовательницы.

Упомянутая политика, которой руководствовалась Нётер, давая рекомендации, кое-что говорит нам о ее взглядах и о том, как она мыслила. В соответствии со своими воззрениями она делала утилитарный расчет, который обеспечил бы наибольшую выгоду наибольшему числу людей. С точки зрения либеральных обществ XXI века эта политика была ошибочной: мы требуем деонтологической приверженности демографическому равенству, превосходящей доступные предсказанию последствия наших решений. Я не предлагаю критиковать эту позицию, которую полностью разделяю. Я всего лишь указываю на хрупкую и преходящую природу этической моды. В самом деле, происходившее в последнее время усиление кластера реакционных взглядов, подчас называемых политикой идентичности, представляет для традиционных либеральных ценностей заметную опасность.

Нётер не была такой же несгибаемой, как Гильберт. Он играл в шахматы, где фигурами на доске были математики, а выиграть означало найти математическую истину. Поддерживать Нётер было частью стратегии, которой он придерживался в ходе партии. Очевидно, что Нётер глубоко заботило то, как помочь людям в построении карьеры и в личной жизни – возможно, почти так же глубоко, как и математика, – и у нее были свои стратегии оптимизации уровня счастья окружающих. Иногда эта стратегия принимала форму данного кому-нибудь разрешения воспользоваться одним из ее открытий. А иногда (возможно) – форму рекомендации, которую она давала мужчине, предпочитая его женщине равных талантов. По современным стандартам ни Нётер, ни Гильберта нельзя назвать поборниками равноправия.

* * *

У Нётер были друзья и товарищи, нашедшие убежище в институте – в том числе и Герман Вейль. Сам Вейль не был евреем, хотя, как отмечалась выше, был на еврейке женат; с точки зрения немецкого закона это делало его детей евреями. Поэтому ему – и уж точно его семье – было опасно оставаться в Германии. Он слишком долго откладывал отъезд, пока наконец не согласился переехать с женой и двумя сыновьями в Нью-Джерси.

Нетактично называть конкретные имена, но, просматривая перечень математиков и физиков, принятых в институт приблизительно в то же время, нельзя не заметить, что, помимо таких очевидных кандидатур, как Эйнштейн и Вейль, там были и другие – те, что, очевидно, не могли сравниться с Нётер. К тому времени ее репутация как одного из ведущих математиков мира была неоспорима; напротив, некоторые из принятых в Принстон мужчин были фигурами сравнительно скромными. Вряд ли можно сомневаться, что, будь она мужчиной, Эмми Нётер получила бы кабинет в том же здании, где работал Эйнштейн.

Во время пребывания в Брин-Море Нётер также посещала различных своих знакомых-эмигрантов, поселившихся поблизости, и участвовала в математических конференциях, проходивших в США и других странах. Она также ездила осматривать достопримечательности на машине Уилер. Одно из таких путешествий в Колумбийский университет включало поездку в нью-йоркском метро: все это время Нётер и ее товарищи оживленно разговаривали о математике, не замечая происходящего вокруг[325].

Ее жилищные условия в период пребывания в Брин-Море бывшая студентка описывала как «скромные, но комфортабельные». Она жила в комнате с пансионом неподалеку от кампуса, а хозяйка, миссис Хикс, матерински о ней заботилась[326].

Нётер и ее ученицы часто проводили время с Уилер: либо за чаем, которым главе математического отделения нравилось угощать в своей квартире, либо наблюдая за птицами во время прогулок по лесам Брин-Мора[327].

Хотя занятия Нётер вела на английском, книги и статьи, которые она на них использовала, подчас были написаны по-немецки. Она не всегда была уверена, какое английское слово следует использовать для перевода некоторых технических терминов, обнаруживавшихся в этих текстах. В результате математические дискуссии между Нётер и ее ученицами в Брин-Море велись на своеобразной смеси английского и немецкого[328].

Стиль преподавания Нётер во время занятий с небольшой группой сильных студенток в Брин-Море предполагал скорее совместные открытия, чем чтение лекций. Те из ее учениц, что оставили воспоминания об опыте учебы у нее, отзывались о Нётер как о человеке, обладавшем уникальной способностью разбудить их таланты – как о «великом учителе»[329].

* * *

В 1934 году Нётер и Вейль создали Фонд помощи немецким математикам для организации финансовой поддержки переживавшим тяжелые времена немецким иммигрантам. Они добились некоторого успеха в привлечении пожертвований тех немецких изгнанников, кому посчастливилось найти работу в США или где-нибудь еще. Эти благотворители жертвовали на их дело небольшой процент своих доходов. Нётер также очень активно, напрямую и опосредованно, занималась помощью всем, кто еще находился в Германии, испытывая на себе нарастающее давление на евреев, и другим – тем, кто нуждался в помощи в поиске работы в Германии – или бегстве.

Одним из таких людей был ее брат Фриц, все еще живший в Германии и бывший профессором Технологического института Бреслау. На некоторое время его оставили на занимаемой должности из-за исключений, которые немецкий закон предусматривал для орденоносных ветеранов войны[330]. Но вскоре власти нашли способ обойти собственный закон, и Фриц столкнулся с угрозой чистки. Как и Эдмунд Ландау в Гёттингене, Фриц стал жертвой толп протестующих студентов, убежденных в своей непогрешимости – неизменная характеристика подобных толп, к какой бы части политического спектра они не принадлежали. И, как Ландау, Фриц Нётер попросил разрешения досрочно выйти на пенсию – и получил его.

Эмми Нётер знала, что немецкой пенсии Фрицу и его семье не хватит, и очень хотела перевезти его в США. Но у этой идеи тоже были не самые лучшие перспективы. Поскольку, в отличие от нее, он был не академическим математиком, а скорее прикладным ученым, наиболее вероятным источником финансирования был бы для него промышленный сектор. Из-за экономической депрессии в частном секторе было не слишком много вакансий. Тем не менее она пыталась найти для него место в американских учебных заведениях, поскольку слышала, что он мог бы заинтересовать отделение физики Массачусетского технологического института, Мичиганский университет и некоторые другие