Он улучшил расчеты прецессии орбиты Меркурия, проведенные Эйнштейном: там, где у того были приблизительные вычисления, он предложил точный вывод. Однако это достижение было лишь разминкой. Затем он послал Эйнштейну из расположения своей части письмо (у немцев в их, надо признать, сравнительно роскошных траншеях хорошо работала почта), которое потрясло адресата. Шварцшильд обнаружил первое точное решение уравнений гравитационного поля Эйнштейна, то есть сделал то, о возможности чего Эйнштейн даже не подозревал. Астроном привык заниматься физическими вычислениями меж залпами пушек, стреляющих по русским войскам. (Удивительно, но Шварцшильд, еврей, добровольно отправился на фронт в 40 лет, имея звание профессора. Он ушел в армию, чтобы выразить свое убеждение в том, что евреи должны совершать подобные поступки, дабы продемонстрировать свой патриотизм и преодолеть антисемитизм. Войну он не пережил[348].)
Возможно, чаще всего цитируют следующие строки из некролога Эйнштейна (который также является наиболее широко известной речью в память Эмми Нётер):
По мнению наиболее талантливых современных математиков, фройляйн Нётер была важнейшим творческим математическим гением, появившимся, когда женщины начали получать высшее образование, и до сего дня[349].
Замечание Эйнштейна вызвало известное замешательство – отчасти из-за неуклюжести фразы. Я не уверен, как можно датировать момент, когда «женщины начали получать высшее образование». В любом случае, ни в одном обсуждении того, что именно хотел сказать Эйнштейн, не отмечалось, что он не говорит о Нётер как о той, кого считают важнейшим творческим математиком женского пола. Если воспринять эти слова буквально, то они значат следующее: вероятно, приблизительно с конца XIX или начала XX столетия, когда женщинам разрешили, скажем, поступать в большинство университетов большинства европейских стран, и до дня написания письма, Нётер была наиболее выдающимся математическим гением в мире – без оговорок. Возможно, Эйнштейн не это имел в виду. В любом случае, его прекрасный некролог в Times, вероятно, способствовал тому, что кто-то за пределами общества математиков и математических физиков узнал о существовании Эмми Нётер.
* * *
Ректор колледжа Брин-Мор немедленно превратила смерть Нётер в повод для организации кампании по сбору средств. Парк и ее коллеги искусно играли на сердечных струнах тех богачей, которых, как им казалось, могла бы тронуть эта трагедия. Из их переписки видно, как они совещались: кто из потенциальных жертвователей еврейского происхождения, и в какой степени стоит подчеркивать национальную принадлежность Нётер, обращаясь к тем, кто были евреями.
Флоренс Сабин возглавила комитет, чьей целью было учреждение мемориального фонда имени Нётер[350]. Сабин была биологом, занимавшейся важными исследованиями в области анатомии. В 1923 году она начала работать в Рокфеллеровском институте медицинских исследований по приглашению Саймона Флекснера, его директора, и стала первой женщиной, получившей статус полноправного сотрудника института.
В некоторых сохранившихся заметках, сделанных во время совещания по выработке стратегии по привлечению средств, есть, например, такие замечания: «Имя доктора Саймона Флекснера – самое новое в любом списке евреев, и, несомненно, привлечет внимание и интерес любого, к кому он обратится» и «во всех письмах к евреям следует особо подчеркивать, что доктор Нётер была еврейкой и беженкой»[351].
То, как участники кампании по привлечению средств для фонда обхаживали Луциуса Натана Литтауэра, дает представление о подчас изощренных махинациях, к которым прибегают в подобных случаях. Литтауэр привлек внимание организаторов, поскольку был одним из наиболее известных филантропов еврейского происхождения в стране и уже пообещал тысячу долларов на финансирование дальнейшего пребывания Нётер в должности[352].
Литтауэр был колоритной фигурой[353]. Унаследовав перчаточное производство своего отца, он весьма преуспел в этой области, а благодаря новым предприятиям преумножил состояние. Он был членом палаты представителей США и близким другом Теодора Рузвельта, с которым делил комнату в Гарварде. Литтауэр много лет ждал, прежде чем жениться на любви всей своей жизни, чтобы пощадить чувства родителей, поскольку девушка не была еврейкой. Его обвиняли (вероятно, безосновательно) в незаконных сделках с правительством США, заключенных, пока он заседал в Конгрессе. В 1914 году их с братом обвинили в уклонении от уплаты таможенных пошлин за ввоз дорогих ювелирных украшений[354]. Во время заседания судья отметил: «Непостижимо, как тот, кто до недавнего времени был конгрессменом и так хорошо знает положения закона, в формулировке которого принимал участие, может забыть о пять раз приносившейся им клятве». Статья, из которой я почерпнул большую часть сведений о жизни Литтауэра, хотя в остальном подробная, умалчивает об этом инциденте.
В числе благотворительных деяний Литтауэра – учреждение больниц, еврейских общественных центров и еврейских библиотек, а также два миллиона долларов, пожертвованных Гарвардскому университету. Он спонсировал и Брин-Мор, создав Фонд Литтауэра на приобретение книг по иудаизму[355]. Прижизненный памятник Литтауэру был поставлен в его родном городе Гловерсвилле (Нью-Йорк). Он умер в 1944 году.
Кампания за получение пожертвования началась с письма Сабин к ректору Парк от 21 марта 1936 года: «Судья Мак сообщил мне, что у Вас есть огромное влияние на мистера Литтауэра, поскольку он с такой нежностью вспоминает о Вашем отце. Возможно, Вам известно, что мистер Литтауэр ходил вместе с Вашим отцом в церковь, поскольку в городе, где они жили, не было синагоги»[356]. Через несколько дней Парк написала Литтауэру, рассказала о мемориальном фонде, осторожно намекнула на пожертвование и заметила: «Мне бы хотелось также побеседовать с Вами с глазу на глаз о старом Гловерсвилле моей юности, с чьей историей так тесно сплетена история Вашей семьи!» Всего через пять дней дела пошли в гору; Литтауэр ответил, согласился увидеться с Парк и закончил письмо словами: «Было бы исключительным удовольствием встретиться с Вами лично и обсудить множество эпизодов нашей гловерсвилльской жизни».
Складывается впечатление, что партия была разыграна удачно. 23 апреля Парк написала Литтауэру благодарственное письмо за пожертвование 1500 долларов. Может показаться, что это немного даже в долларах 1936 года (по нынешнему курсу речь шла бы о 32 000 долларов), но Литтауэр, сделавший много других крупных пожертвований, порядком поиздержался. В отчете, который ректор Парк написала Сабин, есть любопытное замечание: «По тону мистера Литтауэра я поняла, что он не особо жаждет жертвовать на цели, связанные с евреями. То есть в противоположность предположению мистера Билликопфа, он сделал пожертвование скорее из-за заслуг доктора Нётер, чем из-за того, что она была беженкой-еврейкой». И в ответе Сабин: «Уверена, что доктор Флекснер не хотел акцентировать еврейский вопрос, но лишь тот факт, что Эмми Нётер была гениальной женщиной». Так что, по-видимому, они едва не перестарались.
В конце ноября, после последнего чека на 50 долларов от актрисы Хелен Хейс, было сочтено, что фонд полностью обеспечен финансированием: на его балансе было 10 100 долларов[357].
* * *
Прошло
