На все это непрошенное вмешательство английского генерала в нашу внутреннюю политику он, конечно, получил от Н. Д. Авксентьева должный отпор.

Таким образом при содействии правых кругов дело о «прокламации ЦК» принимало большие размеры, — оно обратило на себя внимание гораздо большее, чем вообще того заслуживало. Ввиду этого я по собственному почину вызвал из Екатеринбурга к прямому проводу членов центр. комитета М. Я. Гендельмана и Ф. Ф. Федоровича (к тому времени ЦК из Уфы перебрался в Екатеринбург) и просил их передать центральному комитету мое и Авксентьева мнение о совершенной недопустимости подобного рода обращений. При этом самое обращение подвергнуто было мною очень резкой критике с указанием на те печальные последствия, которые подобные акты ЦК могут иметь, — я имел в виду визит генерала Нокса к Н. Д. Авксентьеву. Текст этого разговора, записанный моим секретарем, находился в портфеле, взятом у меня на квартире офицерами Колчака, и таким образом правительству Колчака должно быть точно известно действительное отношение Авксентьева и мое к обращению ЦК. Кроме того, уже после нашего ареста Колчаком я обращал внимание министра юстиции правительства Колчака г. Старынкевича на этот мой разговор. И тем не менее, еще в январе правительство Колчака продолжало утверждать, что мы двое «находились в плену у ЦК», что «прокламация ЦК не получила должного действенного отпора со стороны директории». В это же приблизительно время Н. Д. Авксентьев из разговора по прямому проводу с Н. П. Огановским в Екатеринбурге, которого правительство приглашало занять пост товарища министра земледелия, узнал, что в Екатеринбурге «Обращение ЦК» было предметом обсуждения съезда членов Учредительного Собрания, при чем голоса разделились следующим образом: 22 голоса за, 10 — против и 10 заняли промежуточную позицию, соглашаясь с общей оценкой политического положения, данного в «Обращении», но считая бестактным его опубликование; наконец, трое воздержались. Таким образом абсолютного большинства съезда членов Учредительного Собрания «Обращение» не получило, и была выработана согласительная резолюция — в противоположность утверждению правительства Колчака.

5 ноября на заседание правительства П. В. Вологодский доставил «Обращение ЦК». До сих пор никто из нас его в полном виде не имел и даже не сумел достать (предъявленная мне А. А. Мининым телеграмма представляла из себя только выдержки из этого документа). На обсуждение правительства было поставлено это «Обращение»…

Вологодский и генерал Болдырев высказались за немедленный арест центр. комитета. Кроме того, Вологодский лично мне поставил вопрос об этом Обращении, так как ему было известно, что до вхождения моего в правительство я был членом центрального комитета: «спрашивал ли у вас ЦК разрешения на выпуск подобного рода обращения и что вы имеете в виду сказать по поводу моего предложения об аресте ЦК?».

Я ответил на это, что, во-первых, считаю деятельность всех политических партий совершенно независимой от деятельности правительства, и потому мне представляется странным вопрос о моем разрешении, а, во-вторых, что касается требования об аресте ЦК, то полагаю, что в этом должны разобраться судебные власти. И если судебные власти установят противогосударственность действий ЦК и членов партии с.-p., то я выскажусь не только за арест ЦК, но и всех членов партии соц.-рев., но при одном условии, — если одновременно будут также арестованы и все виновные в противогосударственных деяниях справа, вроде, например, офицеров, певших на-днях в Красноярске и Омске «Боже, царя храни» при официальных встречах союзников. К моей точке зрения вполне присоединились Н. Д. Авксентьев и В. А. Виноградов. Правительство постановило начать против ЦК судебное расследование, поручив это дело генерал-прокурору, т.-е. министру юстиции Старынкевичу.

Через несколько дней, когда мы, возвращаясь с заседания, ехали в одном автомобиле — Авксентьев, Старынкевич и я, — мною был задан вопрос Старынкевичу, в каком положении находится это дело. Он мне буквально ответил следующее: «все это дело раздуто, и, по видимому, никакого состава преступления в „Обращении ЦК“ найдено не будет».

Добавлю, наконец, последний штрих: когда генерал Болдырев накануне самого переворота выезжал на фронт, он задал Н. Д. Авксентьеву вопрос, вправе ли будет он принимать на фронте суровые меры, до расстрела включительно, против лиц, которые будут уличены в разложении армии и создании внутри ее каких-либо особых партийных вооруженных организаций? Н. Д. Авксентьев ответил ему на это утвердительно, и его ответ затем единогласно подтвердили все остальные члены правительства.

Такова правда о партийности и противогосударственности временного всероссийского правительства. Что же касается той легенды, которая об этом распространялась, то она придумана была позднее и, конечно, только для того, чтобы оправдать произведенный переворот.

«Общее Дело» 22 апреля 1919 г.,

Париж.

Д. Ф. Раков

В застенках Колчака[3]

Дорогой N. N!

Политическую информацию, сведения о настроениях в России вы узнаете из других наших писем и документов. Я хочу поделиться с вами личными моими переживаниями и наблюдениями с того момента, как нас так тихо и ловко разлучили на вашей омской квартире, тем более, что на переживаниях и наблюдениях этих отразились характерные особенности сибирской действительности после событий 18 ноября прошлого года.

В эту памятную ночь, помните, вас, как большое начальство, посадили на автомобиль и увезли. Нас, как «шпану», вывели на улицу, окружили пешими и конными красильниковскими молодцами и повели тихой, заснувшей Атамановской. «Finita», — шепчет мне Михаил Яковлевич (Гендельман). На всякий случай я рву все бумаги и бумажки, которые удается незаметно извлечь из карманов. А всевозможных бумажек в карманах было множество, ибо я приготовился на другой день ехать в Екатеринбург. Привели в штаб-квартиру Красильникова. Нас, штатских, проводят прямо к начальнику штаба отряда капитану Герке. Начинается опрос. Разные бумажки в карманах и бумажнике, с одной стороны, с другой стороны, мне много лет приходилось жить ПО фальшивым паспортам, умереть хотелось под своим именем, да и лгать перед этой сволочью не хотелось, и я назвал себя своим именем.

— Вас-то нам и надо! — ядовито улыбаясь, заявил Герке.

— Ну и великолепно! — буркнул я и отошел в сторону, надеясь улучить минуту, чтобы расправиться со своими бумажками. Проходит полчаса, час, — нас не обыскивают. Я тогда снял с себя пальто, постлал его на пол в темном уголку, лег и начал серьезную работу со всякими записками, письмами, расписками, тщательно уложенными в карманах и бумажнике. Я их рвал, мял, жевал до тех пор, пока не очистился окончательно, покурил и заснул. Проспал, должно быть, часа полтора, два. Начало светать.