Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой!　

Песня зовет, влечет, тянет в строй.　

Выпало и мне, как и моим товарищам, великое счастье встать снова в строй и участвовать в великих освободительных походах родной Советской Армии. Я прошел солдатом Украину, Молдавию, Румынию, Польшу, Германию, Чехословакию, Австрию. Видел я много бед и горя, которые принес немецкий фашизм людям. Видел и тяжесть расплаты, которую понесли фашисты за свои черные дела…　

Видел я и многие тысячи радостных, ликующих, безмерно счастливых разноязыких людей, освобожденных Советской Армией от фашистской неволи. Не забыть никогда мне их счастливых, заплаканных лиц!　

Кому, как не мне — человеку, пережившему все беды и муки фашистского плена, понять их безмерную радость освобождения, их безграничную благодарность к своим избавителям и спасителям!

ЭПИЛОГ

Идут и идут годы. Перебирая иногда военные реликвии, подолгу смотрю, задумавшись, на пожелтевшие, потертые листки с рисунками, сделанными в лагере смерти…　

Нет, я не оставил мысль создать серию рисунков о людях Хорольской Ямы, но все откладываю ее, потому что не нашел изобразительного языка для нее. Но я уже в годах и начинаю понимать, что нельзя мне откладывать задуманного дела: я должен выполнить его в меру своих сил.　

Чувство невыполненного долга начинает угнетать меня.　

Думаю и думаю о серии.　

В ненастные ночи в шелестах, свистах и стонах ветра я слышу отдаленные, нестройные шумы и гулы лагеря. Словно приглушенный минувшими годами, доносится до меня гомон тысячных толп и вызывает в душе отзвуки давным-давно пережитых чувств и настроений. Мнится, обступают тебя плотной стеной погибшие в лагере товарищи, смотрят на тебя они строго, с укором и спрашивают: «Что же молчишь ты, товарищ?»　

Тревожит и побуждает к работе зловещая тень фашизма, что снова стала подниматься.　

Я работаю над серией.　

Первые рисунки серии «До последнего дыхания» тепло принимаются зрителями на выставках. После опубликования некоторых из них в печати, я получаю письма от бывших узников Хорольской Ямы, которые убеждают меня продолжать работу над серией, советуют углублять и расширять ее.　

Слова теплого участия и одобрения товарищей, чей суд для меня особенно дорог, воодушевляют в труде. По их настоянию я пишу и эти воспоминания.　

Осенью 1960 года еду в Хорол. В Киеве, городе моей юности, встречаюсь со своими друзьями Гречиной и Малиновским, с которыми не виделся с 1946 года.　

Из Киева еду в Хорол по автостраде Киев — Харьков.　

Асфальтированная дорога проходит вдоль бесконечной аллеи деревьев, одетых в золотые наряды осени. Груды опавших желтых, оранжевых, красных, зеленоватых листьев окаймляют серую ленту дороги. В слое осенних листьев временами мелькают лужицы; в них, словно в зеркале, отражаются белоснежные стволы березок.　

Как бесконечная ковровая дорожка стелется автострада перед автобусом, и за окном его сменяются одна за другой картины украинской осени. За быстро мелькающими золотыми лиственными деревьями, холодно-голубыми сосенками, ярко-красными и малиновыми кустарниками медленно проплывают мимо бескрайние охристо-золотые полосы убранного хлеба, черные полосы только что вспаханной зяби с островками осенних деревьев и кустарников, сине-зеленые капустные полосы.　

На полях работают люди. На прудах белеют гуси и утки, голубеют оросительные каналы с отражающимися в их глади небесами, пестреют села красными и серебристо-серыми новыми крышами. Много вижу я по селам вновь строящихся домов и заложенных новых садов.　

Давно залечила раны Советская Украина. Но как напоминание о том, от каких кошмаров избавила народы победа советских людей над фашизмом, — по дорогам и городам республики, на местах боев и лагерей смерти, над братскими могилами стоят памятники и обелиски.　

Автострада проходит по бывшим местам ожесточенных боев, и я то и дело вижу эти памятники.　

В Пирятине наш автобус сделал остановку на час. И я долго смотрю и смотрю в синие дали поймы Удая, куда через мосты и гати 19 лет назад с боями шла наша группа войск. Там, за этими далями, меня ранило, там попал в плен… Думы, думы…

Когда, подъезжая к Хоролу, я увидел издали трубу кирпичного завода и обрывы его карьера, сердце мое тоскливо сжалось.　

Самого города я совсем не узнаю. Много новых кирпичных домов, много новых садов и скверов. Не могу я без волнения смотреть на поколение пятнадцати, — шестнадцатилетних юношей и девушек, которые родились и выросли после войны. Они толпятся сейчас, под вечер, на улицах, в скверах, у кинотеатра.　

Пешком я прошел по тракту Миргород — Хорол, по которому проходил этап смерти в Хорольскую Яму.　

Здесь каждый пруд, каждый мостик, поворот, каждое старое дерево, каждый встречающийся пожилой человек напоминает мне о трагедиях, которые происходили тут на моих глазах.　

Прах убитых на этапе товарищей из бесчисленных могилок по обочине дороги перенесен в братские могилы, расположенные в больших селах, стоящих на тракте.　

Побывал я и на хуторе Гришковка, встретился с теми, кто помогал нам в беде. Радость этой встречи омрачило то, что не было уже в живых В. Е. Шовгени.　

Пришел поклониться я и братской могиле у элеватора… Небо покрыто прозрачными осенними дождевыми тучками. Моросит теплый дождь. Временами сквозь тучки проглядывает диск солнца, и лучи его искрятся в каплях, усыпающих золотую листву деревьев.　

Перед могилой на постаменте возвышается фигура воина-освободителя с обнаженной головой. На груди его автомат, в левой согнутой руке — каска.　

Правая рука воина простерта над братской могилой, находящейся перед ним. Здесь покоится прах военнопленных, погибших на этапах к элеватору.　

От памятника к главной братской могиле, расположенной в стороне от дороги, идет длинная аллея деревьев.　

Подхожу, обнажив голову, к памятнику и долго стою перед ним. Нет сил удержать слезы. Рыдая, иду по аллее под сводом шелестящих золотых листьев к главной могиле… Какая она большая!..　

Открываю калитку в ограде, обхожу вокруг зеленый скорбный холм.　

Думаю я о тысячах моих павших товарищей, замученных палачами, о горькой доле матерей, доживающих одиноко век свой, о судьбе обездоленных вдов и выросших в сиротстве детях, думаю я о всех тех бедах, которые принесли людям война и фашизм. Как расцвела бы наша жизнь, сколько бы неизведанных радостей творчества и созидания пережили павшие и живущие сейчас люди, если бы не было этой войны!　

Люди! Это никогда не должно повториться!　

…К яме кирпичного завода я пришел уже поздно вечером, когда над пустынной