Драма семьи Герцена не могла не выйти за пределы домашних стен: Гервег ознакомил со своей версией Сазонова, рассказав о поведении Натали, о давлении, которое оказывал на него Герцен, обвиненный в самых страшных преступлениях против права на любовь; и это инкриминировалось общественным мнением поборнику либерализма. «Кто презирает нас, пусть идет себе прочь, пусть выбросит нас из памяти; нашу связь, столь человечно святую, именуют позорной – и делает это человек, ее опозоривший»[415].

Для уязвленного Герцена это был удар в спину. Однако вместе с Натали было легче пережить семейную драму. В Турине произошло примирение супругов, равное по значению «второму браку». «Три дня, проведенные в Турине, и совместное возвращение через Геную и Ментону в Ниццу показались Герцену вторым “медовым месяцем”… Это было “бабье лето их любви” перед страшной трагедией»[416]. Взаимные страдания сплотили и сблизили Наталью и Александра. Герцен признавался Гаугу: «…Только одна женщина сыграла роль в моей жизни и что роль эта была громадна, что я любил только одну женщину и что любовь эта продолжает жить в моем сердце, как и в первый день. Глубокая симпатия связала нас, когда мы были еще детьми, и симпатия эта пережила все превратности бурной жизни. Прибавлю теперь, что эта же любовь дает мне силу переносить муку нынешнего моего положения…»[417]

Трагедия случилась на пароходе. Мать Герцена Луиза Гааг, мальчик Коля и репетитор немецкого языка ехали из Парижа в Марсель, где пересели на пароход до Ниццы. Во время плавания и произошла катастрофа – ночью пароход был протаранен другим и быстро затонул. Шансов спастись ни у кого не было, выбрались лишь несколько пассажиров. Сообщение Герцена для Натали стало страшным ударом, и подорванное постоянными стрессами здоровье Натали не выдержало, начался плеврит.

Даже известие об этой трагедии не остановило Гервега, решившего мстить: он обвинял Герцена в «трусливом лицемерии», мать Луизу Гааг – в «сводничестве», шаг за шагом разрушая репутацию Герцена, уничтожая одновременно и Натали. Актом мести стал приезд в Ниццу Эммы, которая, будучи убежденной, что Герцен не знает всей правды, не знал из письма жены к Георгу, что «она никогда не принадлежала никому». Финальным ударом по Герцену стало «грязное письмо» ему Гервега, о котором тот проинформировал Эмму.

«Судьба решила между нами и тобой, утопив твое потомство и твою семью в море. Вы хотели закончить дело кровью, тогда как я еще считал возможным гуманный конец. Теперь я готов и требую удовлетворения… Ты знаешь из ее уст, что она никогда не принадлежала никому, кроме меня, что она оставалась девственной в твоих объятьях, несмотря на всех твоих детей, и останется такой неизменной. Ты знаешь, что целью нашей с Натали жизни было исправить несчастный случай в Женеве, что она мечтала и думала только о том, чтобы завести от меня ребенка, что все наше будущее зависело от этой надежды, что, когда она говорила с тобой, она думала, ей это удалось; возможно, ты не знаешь, что я остался по соседству только потому, что она поклялась, что собирается бежать. Достаточно! Ты не будешь продолжать эту проституцию существа, которую я не украл у тебя, но которое я взял, потому что она сказала мне, что ты никогда не владел ею; в любом случае, если ты это переживешь, я этого не переживу… Жду твоих распоряжений и обращаюсь к твоей чести с последней просьбой выбрать оружие, которое вы предпочитаете. Давайте перегрызем друг другу глотки, как дикие звери, – раз нам уже не быть людьми— и покажем хоть раз (если оно у тебя есть) еще что-нибудь, кроме твоего кошелька. Разорение за разорение!»[418]

В ситуации душевного кризиса Герцен помышлял о смерти, думал о детях. Что, если… смерть? Герцен обратился к супругу Марии Каспаровны Рейхель – Николаю Ивановичу. «Дорогой Рейхель. Вы один из самых чистых людей, каких я только знаю; вы любите меня как человека, с детских лет связанного с Марией (Каспаровной. – В.Б.), и вы не откажете мне в услуге, о которой я попрошу вас. У вас в руках доказательство болезненного состояния моей жены. Я же могу умереть от апоплексического удара… или от государственного переворота. Что станется с детьми? Состояние их пустят на ветер, никакого ухода за ними не будет. У меня есть превосходные друзья – но они не могут оставаться с моими детьми»[419].

В дальнейшем Герцен разработал подробную инструкцию об опеке над детьми и даже прописал возможную их судьбу. «Я хочу, чтобы Рейхель заведовал всею финансовой частью, исключая перемещение капиталов, которое надобно делать сообща и еще с советом Прудона и Шомбурга. В этой инструкции будет речь и о воспитании (с материальной стороны), и о будущем разделе капитала. В Совете о воспитании будут Тесье, Фогт, Энгельсон, Хоецкий и Мельгунов, если остается. Да еще и Мишле. По юридическим делам Фази с Шаллером… Вы альфа и омега, прошу не умирать ни под каким видом. Дело в том, что кроме вашего пристрастия к нам вы сделаете из детей русских. Саша и так верит, что он швейцарец (это его консерватизм, так, как давно в Париже консерватизм Таты). Я вам завещаю развить в них сильную любовь к России. Пусть даже со временем они едут туда – может, и с вами. Об этом буду еще писать много»[420].

Для Герцена это был тяжелейший удар, а письмо Гервега было действительно грязным. Выход он увидел в международном товарищеском суде над Гервегом. Важно было уничтожить Гервега в лице его друзей, всей европейской общественности, одновременно сохранив репутацию Натали как любящей жены. Итак, «нравственный суд»!

Первое, что решает Герцен, – отказаться от дуэли с Гервегом. «Он хочет отравить мою семейную жизнь, но я пред-остерегся, он одного не предполагал, именно что я готов не стреляться с подлецом – а дать публичность всему делу. Я слишком чист – чтоб мне бояться всякого суда. – Жена моя, раз раскаявшись, готова на всякие покаяния»[421].

Решение не идти на дуэль было связано, по мнению Александра Герцена, с нечестными приемами Гервега, прознавшего о смерти матери Герцена с сыном Колей и