А потому что не по нему, вовсе не по нему была она, эта роль. И артист это чувствовал. За год до съемок в «Зарубках на память» во время встречи со зрителями, отвечая на вопросы аудитории, досадовал: «Недавно вот прочитал сценарий, мне могла достаться роль руководителя одной из западных разведок. Но в сценарии этот персонаж только и делает, что говорит то потише, то погромче… На этом уровне не хочется работать…»[124] Но ведь то же самое в новом фильме делает и Радукан! Очевидно, от роли революционера из братской республики Дворжецкий не мог отказаться так же легко, как от роли западного разведчика, однако чувствуется, что в образе пламенного несгибаемого коммуниста ему неуютно. Увлекая за собой повстанцев, он будто бы жалеет их, и интонация его кажется виноватой; произнося громокипящие лозунги – словно морщится от их фальши… Что уж говорить о той единственной сцене, где Радукан сталкивается на экране со стариком-учителем, созданным старшим Дворжецким, и Вацлав Янович властно и опытно забирает ведущую роль на себя!

– Народ Бессарабии доведен до отчаяния. Люди хоть сейчас готовы бежать за Днестр целыми селами. Мы должны помочь народу выразить его волю, и об этом должны узнать все. У вас будет много помощников: в селах, на фабриках…

– Нужно использовать любые возможности. Митинги, стачки, сельские сходки, групповые беседы и даже легальные собрания. Легальные, я говорю!

– Правильно…

Речь, разумеется, лишь о сценарии, да только сценарий писался-то под конкретных актеров! Даже по репликам видно, как взволнованная речь Радукана-оратора прерывается рациональным и твердым предложением учителя, – и Радукан осекается, прислушивается, соглашается. Должно быть, Дворжецкому – Радукану не так-то легко далась эта сцена: невозможно было не видеть, что то, чего он старается достичь на экране, у отца выходит без малейшего напряжения. «Актеры играют, камера им не мешает…»[125]

Вацлав Дворжецкий, несмотря на свое «контрсоветское» прошлое, в облике старого подпольщика органичен. Владислав – несмотря на его омский опыт руководителя комсомольской организации – в облик лидера партийной ячейки втискивается с заметным трудом. Должно быть, поэтому он никогда не называл «Зарубки на память» в числе фильмов, работа над которыми ему запомнилась; и, должно быть, поэтому человеческое начало, высветившееся в Радукане, оказалось проявлено ярче, чем воля к партийной борьбе.

Нас с тобой никто не расколет.

Но когда тебя обнимаю —

обнимаю с такой тоскою,

будто кто-то тебя отнимает.

Одиночества не искупит

в сад распахнутая столярка.

Я тоскую не по искусству,

задыхаюсь по настоящему…

3

Итак, «положительный» Радукан явным образом проиграл «отрицательным» Карабанову, Хлудову и, в сущности, даже атаману Орлову.

Естественно, Дворжецкий опасался, что теперь он расценивается исключительно как актер отрицательного типажа. «Сейчас, когда мне предлагают отрицательные роли в следующих фильмах, отказываюсь, – упреждал вопросы любопытствующих. – Меня не привлекает амплуа „вечного злодея“»[126]. Поэтому предложение режиссера Одесской киностудии В. Исакова сыграть в его новом фильме, посвященном памяти украинского писателя Ярослава Галана, убитого украинскими же националистами, воспринял как шанс «отыграться» за Хлудова и Карабанова. Как возможность создать положительный образ, равный по масштабу – чем черт не шутит! – даже отрицательному образу булгаковского безумного генерала.

В принципе, личность Галана позволяла на это надеяться. Крупный писатель и публицист, убежденный антифашист, успевший и посидеть «по панским тюрьмам», и представить советскую прессу на Нюрнбергском процессе; подобно обаятельнейшему Оводу, острым пером воевавший с «церковниками» и «клерикалами»; одновременно «индивидуалист» и проповедник коммунистических идеалов, убитый в собственном рабочем кабинете, – он вызывал противоречивые, но определенно неравнодушные толки у современников.

В начале 1970-х годов еще живы были люди, лично знавшие Ярослава Галана. Почти все они, как и режиссер будущей картины Исаков, находили явственное внешнее сходство между покойным писателем и Дворжецким. Видимо, поначалу именно эта портретная близость побудила Исакова настаивать на том, чтобы роль Галана досталась Дворжецкому, однако потом, как вспоминал режиссер, он смог увидеть в артисте не только внешнее сходство с прототипом, «но и некую моральную, психологическую схожесть».

Эта «схожесть» обязывала, и Дворжецкий обратился к работе над ролью со всей возможной ответственностью. «Волнует ли меня внешнее сходство с Галаном?» – задавался он вопросом и тут же себе отвечал:

Конечно, волнует. Его лицо знакомо многим не только по портретам. <..> О нем существует множество воспоминаний, живы люди, хорошо знавшие Галана. Наконец, существуют его литературные произведения, из которых можно немало почерпнуть. Но в такой работе есть и своя сложность, особенно важно не изменить духовному облику героя[127].

Первоначально процесс работы как будто бы повторял то, что происходило перед съемками «Бега». Тогда Дворжецкий знакомился с архивом Булгакова – сейчас читал и перечитывал книги Галана; тогда проводил дни в разговорах с Еленой Сергеевной – сейчас встречался с людьми, лично знавшими украинского публициста. Архивные материалы, газеты, книги Галана, упоминающиеся в фильме, – всё это, безусловно, было Дворжецкому интересно, вот только его Галан (в кинокартине «До последней минуты» – Гайдай) получился, как говорили, совсем не таким, каким тот был в реальности.

«Одно из самых ярких отличий, которое отмечали те, кто лично знал когда-то писателя, – читаем в заметке „Известные артисты в роли героев серии „ЖЗЛ““ на сайте издательства „Молодая гвардия“ (да-да, в 1971 году в этом издательстве вышла книга о Ярославе Галане за авторством известного писателя-фантаста В. Беляева, друга Галана, перу которого принадлежал и сценарий фильма „До последней минуты“), – состояло в том, что энергетика у Галана и Дворжецкого была совсем разной»:

Первый был невероятно харизматичным человеком, великолепным оратором, истинным трибуном, который одной фразой завораживал людей. Гайдай – Дворжецкий же был больше человеком лиричным, понимающим, умеющим слушать и прислушиваться, но явно не их тех, за кем без оглядки двинется толпа.

Действительно, публицистической пламенности и несгибаемости мы в Гайдае не видим. Герой Дворжецкого не поражает революционной риторикой (наоборот – именно она главным образом отвращает от фильма сегодня), не очаровывает ораторской и борцовской харизмой; его главное качество – милосердие, пусть даже из-за этого своего милосердия он то и дело попадает впросак. В его молчаливом переживании об Украине, обманутой и использованной и фашистами,