Бывало, зимой запряжет он лошадку, и отправимся мы на каменоломни, лежавшие по берегу Москвы-реки. Места там были замечательные по красоте, а около каменоломен будто и не под Москвой. Так «Швейцарией» и прозывали мы их. По реке же было ообенно приятно мчаться на выхоленной лошадке Ивана Ивановича. Оставался я там и в ночевку, и ездил к обедне куда-то верст за десять от завода. И удивительно, какая была там глушь. Даже поп служил обедню в праздник в простых ситцевых ризах, церковь была деревянная, маленькая, и казалось, что ты заехал за 1000 верст от Москвы. Пили мы у попа чай, прислуживали нам его дочери, право, ничем не отличавшиеся от деревенских девок. Крестьянские же хатки до того бывали занесены снегом, что выглядели как снежные кучи, но белый, сияющий на солнце снег и черные ели были изумительно красивы, особенно при закате солнца, когда весь снег розовел, а в теневых местах доходил до темно-лилового цвета. По всему же полю там и тут в отдельных снежинках преломлялись лучи солнца, поражая вас то красным, то золотым, то зеленым лучом. Дивны дела твои, Господи! И нет пределов красоте, рассыпанной по лицу земли.

Управляющим подольским цементным заводом был сослуживец брата моего, Василия Васильевича, по военной службе унтер-офицер Василий Евграфович Савинов. Громадного роста, прямой, умный, без всяких ломаний, красавец с большим лбом, курчавой бородкой. Из каких мест был он – не знаю, но был, как и все наши служащие, из крестьян. Прямо с военной службы попал он в Подольск на завод и великолепно управлял им, расширяя его ежегодно. Завод этот стоял на речке Пахре, и никому никогда и в голову прийти не могло, что можно сделать ее судоходной. Савинов же, на удивление всего Подольска, выстроил барку и посредством ее стал сплавлять по железной дороге мешки с цементом, что значительно удешевило доставку его туда, так как от завода до станции было верст пять.

На двух же сетунских кирпичных заводах находился управляющим Александр Ефимович Смирнов, или Сашка, как его звали у нас в конторе. Это был человек молодой, страшно полнокровный, здоровенный блондин среднего роста. Было ему лет 30, любил он погулять и повеселиться, но дело из рук у него не валилось. Прослужил он что-нибудь около семи-восьми лет и вдруг сошел с ума. Что было делать с ним? Мы не знали тем больше, что в деревне были живы его отец, мать. Выписали их в Москву и объяснили, в чем дело. Старики страшно разобиделись, что на их сына такую охулку всклепали, и, забрав его с собой в деревню, заявили, что там он у них первым женихом будет.

При Мытищинском заводе для топлива устроились торфяные болота. Самое большое было под Троицей и называлось Бобяковское; другое, около Пушкина, кажется, Жариновское. Третье находилось как резерв где-то около Хотькова, но я на нем никогда не был. Производившийся на этих болотах торф под наблюдением Ленина обеспечивал годовую нашу потребность в топливе. Те же болота завелись и при сетунских, и на мухинском заводе. Трудно было нашим управляющим ввести новое топливо. Рабочие, привыкшие к дровам, сильно против торфа сопротивлялись, но постепенно привыкли и уж не хотели знать дров. Впоследствии применялось еще в виде подмоги нефтяное отопление. Были опять разговоры, но ввиду некоторых чисто технических неудобств, оно не могло быть вполне применено к обжигу кирпича, и торф занял первенствующее положение.

Оставался еще один очень мудреный вопрос – доставка кирпича с сетунских заводов в Москву. Они находились в 12 верстах от города. Хоть и проходила верстах в двух от них Смоленская железная дорога и был тут полустанок Кунцево, но пользоваться железной дорогой заводам не приходилось, почему кирпич возили на лошадях, что очень поднимало его стоимость. Тогда Василий Карпович надумал устроить склад кирпича на самой Поклонной горе, откуда Наполеон смотрел на Москву в ожидании ее послов. Было там заарендовано место, выстроены конюшни лошадей на 100 и все, что требовал такой склад. Зимним путем, бывшим значительно дешевле летнего, сюда свозился кирпич, а когда приходило лето, а с ним и строительная горячка, кирпич отсюда отправлялся на стройки в Москву. Мудреное это было дело, так как кирпич продавался и зимой, и нужно было тонко рассчитать, чтобы склад за зиму наполнился кирпичом и поставки были удовлетворены и чтобы летом не запутаться. Василий Карпович же, будучи любителем лошадей, закупал их и изобретал разные повозки и неломающуюся упряжь, которая в конце концов в городе вызывала удивление публики. Однако все это было преодолено и удачно.

Но так как удача вечно быть не может, то дожили до такой неудачи, что никак ее не ожидали. Узнали мы, что на Пресне, под течением Москвы-реки находятся пласты камня, пригодного для фундаментов при постройках. Камень этот получался и в Мухине, и в Подольске, и назывался бутом. Товар был дешевый и громоздкий, а нужный – и вот мы увлеклись идеей в самой Москве добыть этого камня, который сулил большие барыши уж тем только, что был он в самом городе. Не делая особенно больших, а главное, основательных разведок, место это было заарендовано. Начались работы зимой, камень достали, сложили в кубы и начали продавать. Когда же наступила весна, покупатели стали ругаться: от камня осталась одна грязь. Пока лежал он на месте, был он камень камнем, когда же его вытащили на воздух, то, будучи пропитан речной водой, тут же промерз на морозе, а когда оттаял, то и рассыпался в грязь. Так и ухнуло у «Шапошниковых-Челноковых» тысяч 50.

Василий Карпович наш не был способен на увлечения. В этом случае двигала его одна корысть и желание показать людям, какие они дураки, что не использовали такого добра, которое прямо лежало под ногами, дело же показало, где был дурак. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает, и в вину потерю этих 50 000 ему ставить нельзя. Если бы дело это вышло, оно дало бы большую пользу.

Товарищество «В. К. Шапошников, М. В. Челноков и Ко»

Тем временем торговое дело Шапошниковых и Челноковых развивалось и крепло; наше достигло своего максимума. Мытищинский завод не упускал