Отроческое отвращение Курбе ко всякого рода умственной работе с годами выражалось все ярче. Чтение не доставляло ему никакого удовольствия. Он был «так ленив, что читал лишь газеты, где упоминалось его имя, насмехался и подшучивал над культурой…»[15]. «Вид книги приводил его в ярость, чернильница на столе — в содрогание»[16], — не без некоторого живописного преувеличения пишет другой биограф художника.

Из всех предметов, преподававшихся в орнанской семинарии, глубоко интересовал Курбе только один — рисование. Этот предмет был введен лишь в 1833 или 1834 году, когда аббата Гуссе (ставшего впоследствии архиепископом Реймским и кардиналом) сменил на посту директора семинарии аббат Удо, бывший преподаватель риторики, а также кузен г-жи Курбе. При Удо основы рисунка и живописи преподавал некий Бо, ученик Антуана-Жака Гро, любовно прозванный семинаристами «папашей Бо». Бо «не отличался особым талантом, но метод преподавания был у него превосходный. Он уводил воспитанников на открытый воздух в какое-нибудь живописное место и предлагал им воспроизвести карандашом и кистью то, что у них перед глазами. Сам он тоже садился за работу — как ученик, как старший из учеников»[17]. Бо оставил интересное, хотя и несколько наивное свидетельство об этих экскурсиях — картину, изображающую воспитанников за усердным писанием пейзажа; Курбе на ней сидит в первом ряду. Гюстав, которому было тогда около шестнадцати, послужил также моделью для св. Бернье, покровителя виноградарей; эта картина висит теперь в орнанской церкви и, вероятно, тоже написана Бо. Найдя наконец выход своей юношеской энергии, Курбе окончательно пренебрег книгами и целиком посвятил себя кисти и карандашу, торопливо заполняя альбомы этюдами и набросками цветов, портретов, пейзажей. С мальчишеским задором он за один сеанс попытался молниеносно скопировать картину религиозного содержания на стене часовни, используя фарфоровую палитру одной из своих сестер и краски, не то украденные, не то одолженные у маляра. Тщеславие побудило его даже попробовать свои силы в портрете: он написал своего соученика по фамилии Бастид, впоследствии полкового священника французского корпуса в Риме, который много лет спустя вспомнил, что у него в Орнане до сих пор хранится «ужасный портрет, написанный моим другом Курбе в возрасте пятнадцати лет»[18].

Глава 2

Безансон

Хотя Режис Курбе отнюдь не был родителем-тираном, он не испытывал сочувствия к порочному, по его мнению, увлечению сына рисованием и живописью. С таким легкомысленным занятием можно было мириться лишь как с развлечением в свободное время, но не как с карьерой для сына состоятельного землевладельца, занимающего видное положение в своей общине. Гюстав должен приобрести достойную уважения профессию — скажем, стать юристом. Соответственно с этим, в октябре 1837 года, когда будущему художнику исполнилось восемнадцать, отец определил его в Королевский коллеж в Безансоне, древнем и величавом главном городе департамента Ду, милях в пятнадцати от Орнана. Гюстав был зачислен пансионером на отделение философии. Но книжная премудрость осталась для Курбе в коллеже столь же неудобоваримой, как в семинарии, и он немедленно принялся бомбардировать родителей горькими жалобами буквально на все. Учебный день слишком длинен и насыщен, вставать приходится в половине шестого, затем — два часа занятий, затем — получасовой перерыв; за перерывом следует двухчасовая лекция по философии, на которой «нужно записывать профессора»[19], потом еще один час занятий. От одиннадцати до двенадцати — урок рисования, единственный просвет в утомительном однообразии учения; после чего — четверть часа на завтрак, во время которого разговоры запрещены; перерыв до часу, занятия до двух, затем еще два часа математики, которую он, Гюстав, считает такой непостижимой, что вынужден платить двенадцать франков в месяц за частные уроки: без них ему не получить даже самой низкой отметки. От четырех до пяти — еще один перерыв и, наконец, последние два с половиной часа занятий; затем — ужин и в половине девятого — постель. Дважды в неделю — дополнительные уроки физики.

Для юноши с темпераментом Курбе, которому всякая наука была сущим проклятием, такое расписание означало постоянную пытку, а условия жизни в коллеже лишь усугубляли ее. Привыкнув к обильной и вкусной домашней еде, он жалуется на питание: кусок хлеба на завтрак; миска супа и тарелка жареного картофеля, капусты или иных овощей, причем «вечно водянистых»[20], да яблоко или груша со стаканчиком жиденького вина — в полдень, и «все это неаппетитно приготовленное и, кроме того, подпорченное странным привкусом или запашком»[21]; ломтик мяса с салатом и яблоко на ужин, который надо съедать в такой спешке, что иногда ему приходится совать половину яблока в карман и доедать ее позднее. Кровати узкие и жесткие, ночью так холодно, что он не в силах заснуть, даже навалив на себя все свое платье. Он просит прислать ему еще одно одеяло. Такая же стужа пронизывает и классы, вынуждая воспитанников брать напрокат печурки и покупать дрова, тратя на это карманные деньги. Преподаватели с неизменно кислыми лицами «подчас по целому году не обмениваются ни словом со своими учениками»[22]; «воспитанники куда более злобны, чем в Орнане, и только и знают дразнить, делать пакости, подстраивать грубые шутки»[23]. Вдобавок ко всему он тоскует по дому: «Мне не терпится увидеть Орнан и всех вас, и это простительно: я ведь впервые уехал из дому!»[24].

Несколько дней спустя он снова жалуется — теперь на колики от омерзительной «холодной баранины, которой нас пичкают каждый вечер»[25]; ему отказано даже в таком утешении, как трубка: стоит закурить, как тебя ловят на месте преступления, а если не курить, у него появляются «головокружения и слабость»[26] — жалоба, наверняка звучавшая не слишком убедительно для его родителей. Даже урок рисования, единственный отрадный для Гюстава час, испорчен тем, что «целую сотню воспитанников рассаживают в большом коридоре, где так холодно, что карандаш вываливается из рук; кроме того… вокруг орут, болтают, шумят так, что соседа не слышно. Как мне хочется продолжать занятия живописью! Будь