Для третьего выхода я как раз использовал костюм тореадора. Купил шикарный плащ к нему, купил на Портабелло жабо. Практически из пустоты родилось название «Розовая мечта слепого музыканта», к которой осталось найти музыку. И, как по волшебству, слышу в магазине музон Gipsy Kings. И вот настал наш главный выход. Я вышел в костюме тореадора, на ногах были розовые сапоги. На Броню надел дорогущее венчальное платье, натер огромный кок. Публика сначала думала, что она трансвестит. Меня вывели под руку, как слепого, – в розовых очках – и посадили на стул. Я взял гитару, и тут заиграли Gipsy Kings. Вышла Броня, все увидели ее лицо и поняли, что это бабушка. И дите вечное неувядающее. И она пошла с таким наивом кружиться… Как кукла в пачке. Это был настоящий пипец! Случился выстрел. Потом Катя Голицына рассказывала: «Смотрю, народ в зале и плачет, и смеется». Это был новый для них жанр – советский народный наивняк. И к нам все начали толпами подходить: музыканты, гости, кто-то говорил, но я даже и не понимал, о чем это они. Когда объявили, что «Мисс Альтернатива-98» – пани Броня, и Логан потащил ее на сцену, я опять ничего не понял. Вручили титул, фотографируют, свистят, хлопают…

М. Б.: У этой истории получился невероятный социальный бэкграунд, когда люди, выброшенные из социума на старости лет, обрели новую жизнь и умерли в окружении поклонников, на сцене в глубокой старости. То, о чем снимают фантастические фильмы и сказки, – возможности.

А. П.: Вот и я считаю, что это был мегасоциальный проект о том, как можно проживать свою лучшую жизнь в возрасте глубоко за 60. До нашей встречи Броня в детстве всего однажды была в Сочи с мамой, а мы с ней объехали полмира. Я даже хотел ее взять к Роберту Уилсону, который основал академию и лабораторию театрального искусства, в его арт-резиденцию в нью-йоркском Уотермилл-центре, но Броне не дали американскую визу. Вместо нее я привез ее фотографию, напечатанную на картоне в полный рост, и везде с ней ходил. Говорили даже, что если бы не Броня, никто бы не знал Петлюру. Злых языков всегда хватало. На меня прямо-таки набрасывались возрастные тетки, били сумочками, одна мегера пришла и говорит: «У меня пистолет, я пришла тебя убить».

М. Б.: Как трансформировалась идея твоих модных показов после Петровского?

А. П.: Все перформансы, которые я делал в конце 1990-х, сводились к тому, чтобы показать качество идеи и материала. И на смену авангарду пришло понимание вневременного, которое гораздо шире и повторяется, возвращаясь. От авангардных действий осталась специфика выжимки чистых эмоций. Магистральных направлений выделилось 12, и в какой-то момент я понял, что у моей коллекции появился глобальный контекст. Так родился мой масштабнейший проект «Империя в вещах», по сути, летопись страны за весь ХХ век. Империя, которую никогда не вернуть. В этот цикл были включены многие ранее заготовленные коллекции.

В историю «Солнечные цветы» вошли вещи из моей коллекции с мотивом цветов от начала до конца века. Платья, рубашки, шляпы с цветами, предметы для удержания тепла. Все вещи я уже распределил по годам: от романтического понимания этой темы в 20-е годы до 1990-х, когда мотив цветов приобрел некоторую вульгарность.

Затем была история «Последнее танго», куда вошли вещи со времен первой волны эмиграции, и диссидентов, и так до последней подобной волны, которая проходила на моей памяти. Коллекция состояла из черных и белых вещей, как некий «полосатый рейс». Образ последнего танго и запах последнего обеда в ресторане перед тем, как покинуть Родину, старался передать всеми средствами. Музыкальное сопровождение соответствовало: «Здесь под небом чужим», в духе Вертинского, «Кто послал их на смерть», про людей, которых колбасило от бегства из родных мест. Песни диссидентов и Аркадия Северного.

Следующая история – «Шпионские страсти», в которую вошли предвоенные костюмы. Напряженные образы людей в униформе разных служб, стукачей в гражданке, с сохранением определенного лица и умения их носить. Форма к этому обязывала. В давние времена это умение называлось выправкой, умением «носить лицо», правильно держать плечи и попку.

«Мертвый разведчик» тоже был прощупан от Первой мировой до Чечни. Вещи были зеленые, камуфляжные. И женщины всю историю машут платочками, только материалы платья меняются: от черного платья из кримплена до Версаче, в котором в 1990-е приходили телки на похороны, жены каких-то кабанов, в ботфортах и черных платьях с блестками. Все машут с надеждой, а получают обратно фотографию или бокс. Запах у этого всего одинаковый: что у летчика в куртке из козьей кожи, что у «афганца» в кроссовках «Адидас».

«Бриллианты для рабочих» – роскошь и нищета первых кооперативов. На каждом спектакле яблоку было негде упасть, зал взрывался эмоциями, люди смеялись и плакали.

Каждая история – это живая картина и музей. Через такие блоки я и закрывал ХХ век. Этот проект я закончил за один год. Начал его 1 января 2000-го, а закончил в январе 2001 года. Каждый месяц показывал по одной истории. У этих историй точно нет финала, я до сих пор дополняю их новыми экспонатами.

Я готовлю историю из всего, что собирал. А это огромный музей вещей, инсталляция длиною в жизнь. С 2000 года я сотрудничаю с Робертом Уилсоном, и последний наш совместный проект прошел на биеннале в Валенсии, где я делал инсталляцию «От белого к черному», скомпонованную из платьев и обуви. Я работаю с крупными инсталляциями, а это не продашь, но можно показывать. Андрей Бартенев написал в своей книге, что Петлюра войдет в историю искусства как исследователь человеческих отходов. Я же сам себя считаю чемпионом мира по мусору. Выезжая в любой город, я за неделю сгребал местный мусор и делал с ним шоу, как было в Граце. Бытовой мусор на самом деле – многогранная тема, по состоянию которой возможно определить и состояние культуры страны в целом.

М. Б.: Можно подробнее?

А. П.: Все выставки и спектакли – для того, чтобы показать развитие цивилизации. Больше половины вещей моей коллекции найдены на мусорках, в брошенных домах, рядом с контейнерами. Одежду обычно в контейнер не бросали,