Миша Бастер
Карнавал Безумия
Хроники саморазрушения в стиле панк
Нам часто говорят, что бедные благодарны за милосердие.
Некоторые из них безусловно – да,
но лучшие среди бедных – нет.
Они неблагодарны, недовольны, непослушны и мятежны.
И они совершенно правы.
Оскар Уайльд, «Душа человека при социализме» (1891)
© Миша Бастер, текст, 2025
Вступление
Основная проблема изучения молодежных субкультур и, в частности, панка – неоднозначность и непонимание уникальных условий, в которых такие явления зарождались и развивались. Исторически сложилось так, что панк-сообщество – это в первую очередь музыка, но в рамках меломанского культа развивались также изобразительно-оформительское искусство, перформативные жанры и, конечно, мода и стиль. Моду можно назвать панковским манифестом как таковым – субкультурным кодом, опиравшимся как на первичный англо-американский эпатаж, так и на локальные проявления. Панк-движение, образовавшееся на стыке разных культур и вобравшее в себя множество разных деталей, стало контркультурной позой и шиком.
В 1970-х годах шло активное освоение северных и дальневосточных территорий СССР, строились железные дороги и города, поэтому административную систему беспокоил отток молодежи из ВЛКСМ[1]: ряды строителей коммунизма таяли, альтернативные советскому государству и «неформальные» сообщества росли. Так что в 1982 году для мониторинга неформальных молодежных организаций был создан специальный 13-й отдел 5-го управления КГБ, который активно использовал в своих отчетах термины «панк» и «поклонники панка». Началась кампания, в ходе которой патрулировались «злачные места», кинотеатры и центральные улицы крупных городов. В 1984 году появился список запрещенных групп. Пресса и органы надзора присваивали молодежным тусовкам ярлыки «фашистов», а «гопники», люмпен-пролетариат, называли панков «петухами» за крашеные волосы и ирокезы.
Несмотря на это, в воздухе – и не только в андеграундной среде – витали антикоммунистические настроения. Раздражение вызывала не столько господствующая идеология, которая принудительно навязывалась со школы, сколько то, как идеи общества светлого будущего и равных возможностей реализовывались в советской действительности. Сама эта действительность казалась вечной: даже в середине 1980-х никто и подумать не мог о возможном распаде СССР.
Так после активного мониторинга и двухлетнего притеснения с участием милиции, комсомольских патрулей и бригад крепких парней-люберов, наблюдателям от системы стало ясно, что обьектами панковской ненависти было советское мещанство, социальная несправедливость и бюрократия, а не главенствующая идеология. И тогда чудесным образом панк по команде сверху моментально превратился из объекта демонизации в чуть ли не самый модный тренд советского андеграунда. Образ панка-неформала стал усиленно эксплуатироваться в перестроечной прессе и кино. Взять хотя бы документальный киномимесис 1988 года «Перекресток рока», которым облучали советских граждан, все еще не понимавших, что в стране уже произошли грандиозные перемены. «Панк – это не страшно, но весело». Но в околоконцертной среде того периода ходило параллельное, весьма саркастичное мнение о том, что всем панкам в стране наконец разрешили называться панками, пополнять «рок-комсомол» и оплачивать взносы на содержание концертных площадок. Совсем скоро этот ироничный тезис был подтвержден сначала ослаблением в 1989-м статьи 209 УК СССР (тунеядство), а затем, в 1991 году, и ее упразднением. Кроме того, с 28 июля 1988 года разрешили проводить неофициальные митинги и демонстрации, а поговорка «больше трех не собираться» окончательно стала частью позднесоветского фольклора.
Хиппи, любившим «аскать» (от англ. ask – «спрашивать», «просить», – стрелять мелочь) на улицах, по той же 209-й статье грозило наказание за бродяжничество и попрошайничество. В перестроечные времена, когда количество таких злостных нарушителей общественного порядка резко увеличилось, к аббревиатуре БОМЖ («без определенного места жительства») добавилась новая – БОРЗ («без определенного рода занятий»), и жаргонизм «борзый» заиграл новыми красками.
Пик гонений по этой статье пришелся на 1987–1988 годы, когда ряды субкультурщиков резко пополнились, а активные выезды спортивных болельщиков начали сопровождаться драками и вандализмом.
Представители панк-сообщества с их диковинными прическами, суицидальными шрамами (на сленге – «попилами») и антисоветскими протестными татуировками легче других могли отправиться в спецлечебницы на принудительное обследование. Такие мероприятия часто организовывались непосредственно из милиции или приемной комиссии военкомата. В особых случаях к этим обвинениям добавлялось отягчающее обстоятельство «организация и распространение клеветнических измышлений, порочащих советский строй».
Прямое отношение к музыкальным субкультурам 1970–1980-х имела довольно экзотическая статья 182.1 УК РСФСР, введенная в 1926 году: «Изготовление, распространение, рекламирование порнографических сочинений, печатных изданий и иных предметов, а также торговля ими и хранение с целью продажи или распространения». Из этого вытекает еще одна особенность формирования и существования маргинальных сообществ в СССР. Любая коммерческая деятельность вне госсектора (кооперативное движение и артели сошли на нет еще при Хрущеве) рассматривалась как получение нетрудовых доходов, что каралось сроком от 3 до 5 лет. Так что представители субкультур, чья экономика основывалась на контрабанде и перепродаже западной музыки и предметов моды, всегда были желанными гостями в кабинетах следователей МВД.
Вот в таких суровых условиях, между нижними стратами советского общества и откровенно криминальными сообществами, и формировалась жесткая и агрессивная субкультура, опутанная сетью соблазнов и ограничений. Молодежь, обреченная отвечать за себя, за слова, за одежду и поступки. Общность, смыслом которой стал выход из под контроля, праздник непослушания, который часто превращался в публичное саморазрушение. Для многих участников панк-движения оно затянулось на годы и привело к плачевным последствиям. Впрочем, их не избежало целое поколение молодых людей, провернутых жерновами эпохи перемен. А в советском зазеркалье мерцали ее самые яркие вспышки и отражения. Многие производные панк-рока воспринимались как отдельные жанры, но все же присутствовало понимание, что западное панк-движение бурно развивается и стремится к прогрессу, вбирая в себя все встреченное на пути. И, возможно, это и есть его генеральный метод: рвать, перекраивать и сшивать в другом порядке.
Уже поэтому советские панки примеряли на себя этот ярлык с крайней степенью иронии. В большинстве своем им пользовались представители системы под воздействием моральной паники, примерно так же, как и в Британии, где панков панками назвали журналисты.
Отталкиваясь от ироничного тезиса, что «СССР – это в принципе страна панков» (в виде деградировавшего, лишенного привилегий пролетариата), в приоритете этой «субкультуры стеба» был жесткий пранк институций, икон и скреп советского общества. Все опиралось исключительно на противодействие советской действительности, а ставка шла на агрессивный творческий эпатаж, шокирующий внешний вид и тягу к публичному саморазрушению и хулиганству. Так и ответственность за эти выходки удваивалась, если ты попадал под объект сложившейся к середине 1980-х моральной
