Первое, что бросается мне в глаза у крыльца, было: стоя подле коней, опустив к ногам винтовки, стрелки мои утоляют голод, рвут зубами куски добытого где-то мяса. Породистый, с отвратительной мордою, пес пристально следит за ними из-под крыльца, тихонько рычит. Покончив со своею костью, один из подлужан кидает ее псу и, отирая пальцы о полы шинели, кричит куда-то в сторону:　

— Эй, там! Вот — начальник…　

Из-за крыльца показывается человек. Он в пальто, в сапогах по колена, в фуражке с техническим значком на околыше. Приблизившись, говорит:　

— Инженер Ноландт, сын присяжного поверенного Льва Ноландта, хозяина дома.　

Плотная, как бы из металла отлитая бородка, уши, тесно прижатые к вискам, темные, без блеска, глаза… Что-то было вызывающее в нем, в его манере держаться — независимо и лениво, вразвалку.　

— С кем имею? — заканчивает он сообщение о себе.　

Не отвечая, я подхожу к нему вплотную:　

— Оружие?　

— Не располагаю! — Инженер снижает голос: — Два слова к вам, только… наедине!　

Кажется, он готов взять меня под руку, но во-время ловит недоброе движение в моем лице и торопливо продолжает:　

— Видите ли, в доме — офицер гарнизона, состоял при генерале адъютантом. Персона!　

Я молча ожидаю, он продолжает:　

— Бежал из города… В пути ранен… Стойте! — подымает он руку при попытке моей повернуть к дому. — Во-первых, адъютант не здесь… Во-вторых, я попросил бы вас запомнить… Но вы не сказали мне, с кем имею?..　

Поняв, что и на этот раз не добьется ответа, он произносит менее уверенно:　

— Итак, прошу запомнить: вы нашли меня в усадьбе… То есть я сам вышел к вам и… открыл вам адъютанта штаба, хотя вы… готовились покинуть дом.　

Последняя его фраза звучит двусмысленно: он как бы напоминает о моем неосторожном поведении в военных условиях.　

— Отлично, — кидаю я хмуро, — где же этот?　

Глазами инженер указывает на противоположный конец двора:　

— Адъютант пожелал устроиться…　

— В этой избе? — заканчиваю я за него. — Идемте!　

Отшатнувшись, инженер выдавливает сквозь зубы:　

— Прошу уволить… Адъютант — лежачий, вход открыт.　

Один из стрелков, вскинув винтовку, делает за мною шаг, но я киваю головой на инженера и отправляюсь к избе один.　

Из тесных, пахнущих плесенью сеней дверь ведет внутрь избы. В сумраке, какой тут держался благодаря прикрытому снаружи ставню, мне удается рассмотреть стол, за ним, у стены, койку, заваленную подушками.　

— Аркадий, ты? — слышится хриповатый голос, и над горою подушек приподымается голова, обвитая бинтами, как чалмою.　

— Спокойно, — произношу я негромко и одну руку — с наганом — направляю через стол к койке, а другою — свободною — с силою толкаю в раму окна.　

С грохотом ставень распахивается, человек поворачивает ко мне голову. Мы узнаем друг друга немедля.　

— А-а… — стоном вырывается у адъютанта, и все на его лице как бы устремляется в бегство.　

Да, я узнал его с первого взгляда и тут же вспомнил: фотография! Тюрьма, допрос в штабе, человек во френче, дикая его болтовня о близкой мне женщине, фотографический снимок в его руках, а на снимке — она, Анна! Так вот где я видел ее: аллея парка, цветочная клумба… Шла от клумбы к ограде, испуганно оглянулась, улыбнулась вслед, и так это осталось — испуг, улыбка.　

Тогда, возвратясь с допроса в камеру к себе, я охотно соглашался с Владиславом: Анна еще не выслежена, а фотографию контрразведчики могли добыть случайно — при обысках в нашем общежитии, у любого из наших знакомых. И вот — аллея в парке, цветочная клумба, решетчатая ограда вдали, — всё, как на снимке, а снимок в руках человека из штаба! По приказу подполья Анна следила за гостями адвоката, гости — за нею, и вот — фотография у этого гнуса… Но откуда проведал штаб обо мне, какими путями ухитрились там связать меня, Панфилова, арестанта, с Анною Обориной, племянницей адвоката?　

Я испытываю желание схватить человека за горло и тут же, без промедления, распутать жуткую загадку. Но — сдерживаю себя. «Терпение, Никита, ты при исполнении обязанностей!»　

Некоторое время мы молча глядим друг на друга, затем голова в бинтах валится на подушки, и я слышу:　

— Так вы… бежали… господин Панфилов?　

В тоне вопроса равнодушие отчаянья. Я откликаюсь:　

— Бежал, господин адъютант, но… более удачно, чем вы!　

— А город? — не слыша или не желая слышать моего замечания, продолжает он.　

— Город взят, генерал с обозами также… Слушайте! — порываюсь я через стол к нему. — Прошлый раз, когда я находился в ваших руках, вы изволили… морочить мне голову… Помните: называли имя женщины, угрожали… Кто тут, собственно, подразумевался?　

Он снова подымает голову, впивается в меня глазами.　

— А вы… разве вы… не видели ее?　

Должно быть, по выражению на моем лице он читает ответ. Из груди его вырывается вздох облегчения.

— Ах, я говорил тогда вам о мадемуазель Обориной, ближайшей родственнице господина…　

Он мог не продолжать, мне все ясно, или почти все. Однако что-то беспокойное, как предчувствие беды, заставляет меня задать еще вопрос:　

— Скажите… ваши молодцы из контрразведки… Как удалось им связать меня…　

— С мадемуазель Обориной? — восклицает он. — Но, повторяю, она сама назвала вас, сама… понимаете?　

Я гляжу на него и от бешенства теряю способность говорить. Он еще смеет играть со мною, издеваться, пятнать грязью ту, которая…　

— Довольно! — кидаю я с тем спокойствием, за которым обычно у меня следовал взрыв: еще одно с его стороны слово, и… я не ручаюсь за себя. — Довольно, господин, вы не у себя в штабе… И потрудитесь встать, мне придется доставить вас в город.　

— В город? — глухо вторит он за мною. — Но я… не имею сил… Дорога означала бы мой конец…　

— А вы надеялись избежать его? — подхватываю я.　

На одутловатых щеках адъютанта вспыхивает румянец, румянец сменяется сизым землистым тоном.　

— Мое положение… военнопленного… — лепечет он.　

— Ошибаетесь! — обрываю я его. — Речь идет об участнике вооруженного восстания… против народной власти… Еще несколько дней назад…

Теперь он не дает мне закончить. Всхрапывая, как при острой боли, адъютант приподымается на койке.　

— Да, несколько дней назад я… сохранил вам жизнь…　

— Ты… мне… жизнь? — срываюсь я на крик.　

Помигивая, точно под занесенным ударом, он выдерживает мой взгляд.　

— Да, жизнь… — твердит он. — Вы были обречены, я вырвал вас у нашей контрразведки… настоял на зачислении в заложники… И вообще… Не верите? Вот!　

Он откидывает руку к столу, нащупывает что-то среди наваленной здесь