Но когда рядом со мной утонула женщина, а я этого даже не заметил, я был потрясен. И вдруг я понял, что не до конца понимаю свою роль в этом мире. Я не был готов к такому. Совсем не готов. И это заставило меня задуматься.

За десять лет до этого студент-медик, проходивший у нас практику, спросил: «Если бы вам нужно было назвать самый важный для экстренной медицины навык, что бы это было?» Тогда я не смог ему ответить. Я пробормотал стандартные фразы о постоянной готовности, освобождении дыхательных путей, выявлении тревожных признаков – перечислил основные навыки экстренной медицины. Но собственный ответ меня не удовлетворил. В глубине души я понимал, что есть более глубокий ответ. В экстренной медицине есть нечто особенное, уникальное, только наше. То, в чем мы настоящие специалисты.

Тогда я не смог найти верный ответ. Кардиологи знают все про сердце, ортопеды – про кости, неврологи – про мозг. Что бы ни происходило в приемном покое, я точно знаю, что есть специалисты, обладающие более высоким уровнем навыков и знаний, чем мы. И неважно, сколько разных случаев было в нашей практике. Нам никогда не подняться до их уровня, потому что мы должны знать что-то обо всем, а не все о чем-то.

Может быть, мы просто мусорщики медицины? Может быть, мы всего лишь промежуточное звено между приездом в больницу и попаданием в руки настоящего врача? Я уже ни в чем не уверен.

Я перепробовал разные определения. Когда-то я сказал бы вам, что экстренная медицина – это умение лечить всех, сколь бы тривиальными или катастрофическими ни были их жалобы. Экстренная медицина – это сумма, итог семи тысяч ангин, миллиарда зубных болей в три часа утра и пятидесяти наркоманов, которые каждый год появляются на День независимости, пытаясь выманить из тебя хоть какие-то препараты.

Но потом такое определение перестало меня удовлетворять. Приемный покой – это не сумма слагаемых, точно так же как человек – это не сумма рук, ног и внутренних органов.

Потом я стал думать, что экстренная медицина определяется сменной работой. Ночи и дни, которые постоянно сменяют друг друга. Понемногу они становятся привычными, как монетки в кармане. Несколько сотен смен – это мелочь, но пятнадцать лет такой работы начинают сказываться на суставах. А монетки постепенно превращаются в тяжеленные кирпичи.

Когда-то я сказал бы, что экстренная медицина – это спасение жизней, причем любым способом. Это пулевая рана живота и кровотечение, которое не останавливается, что бы ты ни пробовал. Это хирург, который звонит и говорит, что у него спустило колесо, и ему придется добираться до больницы автостопом. Это кулак, который засовываешь в рану и наваливаешься на него всем телом, чтобы все-таки остановить кровь. Рука немеет, спину пронзает боль, но каким-то чудом это помогает. Через десять минут перед больницей останавливается потрепанный пикап, оттуда выскакивает запыхавшийся хирург. И пациент остается в живых. Я мог бы сказать, что экстренная медицина – это и другое спасение. Бездомный алкоголик, которого ты четырнадцать раз подряд отправлял на реабилитацию, который (на четырнадцатый раз) все же бросил пить – и из человеческого отброса превратился в сияющую жемчужину человеческого рода. В человека, который своим сиянием озарил весь город. Ты был частью этого. И теперь, когда этот человек помогает другим алкоголикам начать жизнь сначала, часть каждой победы принадлежит тебе. Это настоящая пирамида добра, которая постоянно растет.

Но со временем я понял, что все эти определения не подходят к экстренной медицине. Да, они в некоторой степени описывают нашу работу в приемном покое, но можно удалить любое – и экстренная медицина все равно будет существовать. Они – кубики из игры «Дженга»[22]. Я же хотел найти краеугольный камень, без которого вся башня с громким стуком рухнет. И этот камень – наша специальность.

До того вечера на горячих источниках в горах Айдахо я этого совершенно не осознавал.

Мы с моим старым школьным другом целую неделю путешествовали на мотоциклах. Наши кроссовые «ямахи» заросли грязью, все необходимое для кемпинга было пристегнуто к багажнику. Мы каждую осень отправлялись в такой поход, и я целый год ждал этой поездки. Мне так хотелось ни о чем не думать и просто жить. Ехать на мотоцикле, говорить о мотоциклах и горах – а не о капиллярных бронхитах и прободении язв.

Наше путешествие подходило к концу. Я уже был без сил. В сорок четыре года неделя на кроссовом мотоцикле дается не так, как в семнадцать. Но возможность побывать в краях, ставших дорогими для тебя давным-давно, стоит боли в суставах и ноющей спины. В тот вечер, когда утонула женщина, мы наткнулись на место, которое навсегда останется со мной.

Было уже довольно поздно, и мы стали искать где остановиться и разбить лагерь. Несколько случайных поворотов с одной проселочной дороги на другую – и вдруг нам открылся чудесный пейзаж: десятифутовый[23] круг камней чуть в стороне от дороги. А внутри этого круга мерцало прозрачное озерцо, над которым поднимался пар.

Горячий источник!

Это маленькое озеро располагалось у подножия крутого песчаного обрыва, поблизости от реки. Теплая вода бурными потоками стекала по обрыву, нагревшись где-то глубоко под землей. В воздухе стоял сильный запах серы. Ручьи могли бы устремиться прямо в реку, но кто-то устроил здесь настоящий бассейн, обложенный камнями. Глубина оказалась мне по пояс.

Со стороны реки лежали камни, похожие на кирпичи. Если бассейн нужно было нагреть, то этими камнями следовало заложить отверстие, чтобы вода из реки не поступала. Если же вода становилась слишком горячей, то их можно было убрать, и холодная вода из реки понизила бы температуру бассейна.

Во время наших мотопоходов мы постоянно забирались в самые глухие места, где вокруг не было ни одной живой души. Но, к нашему удивлению, этот источник уже открыла для себя одна парочка – мужчина и женщина по виду лет тридцати. Когда мы подъехали, они нежились в бассейне. На загорелых лицах сияли улыбки. Чувствовалось, что они полностью расслабились. Мужчина помахал нам, приглашая присоединиться.

Через два часа мы вчетвером все