была: ослабленная, плохо обученная, плохо укомплектованная, с недостатком жратвы, портянок, сухпайков, я не знаю чего ещё – но ребята, это – Армия! Всего три года назад это была Советская Армия! Она огромна! В армии хлястиков может не хватать, но вот боеприпасов и техники на складах – на три войны вперёд, сам видел! Эту махину товарищи натовцы через неделю встретят в Лиссабоне, если она вдруг решит рвануть на запад! А тут в Грозном – война? Где вообще этот Грозный?.. Ну-ка, дайте-ка мне карту!
Было непонятно, что происходит. Как можно противостоять махине? Оказывается, можно. И о том, что российская армия понесла серьёзные потери при первой попытке штурма Грозного, можно было догадаться даже из сообщений СМИ. Масштаб катастрофы стал понятен позже…
Отец моего одноклассника, большой трёхзвёздный генерал в отставке, повесил у себя в эти дни на стену огромную карту Кавказа, тыкал в неё флажками, смотрел и повторял: «Что они творят? Нет, что творят? Как это можно? Кто там вообще командует?» Ему крайне не нравились некоторые действия российской армии, о которых он был информирован существенно лучше многих, и тактику командования не отдельно взятым отделением, а гораздо более крупными группировками он-то знал… а я-то нет.
А потом, в феврале или марте следующего, девяносто пятого года, по центральному каналу (по-моему, это был НТВ) прошёл короткий сюжет. Интервью с двумя первыми военнослужащими, освобождёнными из чеченского плена. Картинка: два усталых, издёрганных, небритых человека в зимних танковых комбезах сидят на фоне армейской техники. Один из них прапорщик, другой – солдат срочной службы. Солдатика я, естественно, не знал, а вот прапорщика узнал сразу. Это был танкист, прапорщик первого батальона Сенежского танкового полка, в котором я закончил службу… ну, получается, в восемьдесят седьмом, то есть за семь лет до войны.
Фамилию прапорщика я не помню. Специально выяснять потом не стал. Это нормальный служака, простой искренний человек, механик-водитель не помню какой машины – семьдесят второй, шестьдесят четвёртой, восьмидесятки? – то есть чего-то из разнообразного зоопарка техники, находившегося на вооружении Сенежского танкового полка. Великолепная техника с динамической защитой, с активной бронёй, со всеми электронными прибамбасами: системой «штора», механизмом дельта-Д, с лазерным дальномером, с «железным Васей» – автоматом заряжания, со всем, что делало советский и российский танк реально очень серьёзной машиной.
Из бронетехники Сенежского полка в Чечню отправили танки и бээмпэшки. БМП-2 со скорострельной пушкой, стабилизатором, дублированным прицелом, с возможностью ускоренно вращать башней и поднимать пушку на угол возвышения семьдесят пять градусов на электроприводе и ещё на десяток градусов – на ручном… Этим можно воевать в горах, можно – в городе, и со скорострельностью шестьсот выстрелов в минуту можно разнести здание, чужую бронетехнику, раздеть танк, откатить от него катки, оторвать гусеницы, снести прицелы. Всё предельно просто: если я цель вижу – значит, я её поразил. Сумасшедшая техника! Ничего лучше по мощи и надёжности я ни в одном виде техники не видел. Она великолепна – об этом можно долго рассказывать…
Ну так вот. Корреспондент сунул микрофон прапорщику и попросил его что-то сказать. Я не помню, как именно был сформулирован вопрос…
Прапорщик и в обычной-то обстановке не отличался особым красноречием, а здесь он был издёрганный, на взводе, на нервах… и из него просто выстреливали слова – но слов-то было немного. Он повторял: «Это не война. Это предательство. Это не война. Это предательство… Это не война. Это предательство!» Он тряс руками, он вкладывал все эмоции, всю силу, всю ненависть и безысходность в эти повторяющиеся слова – и я видел, что он очень хочет что-то сказать! Что-то очень важное! Донести! Докричаться! Объяснить! Но – не может! И понимает: ему очень нужно рассказать человечеству ПРАВДУ прямо сейчас. Всей стране. Всему миру. А он не умеет! А у него не получается! И всё, что он мог, – это повторять: «Это не война. Это предательство. Это не война. Это предательство…» Первое интервью на центральном телеканале с парнями, освобождёнными из чеченского плена, прозвучало именно так. Сюжет потом нигде не повторяли. Ну нигде я потом его не видел! Сейчас, через много лет, я попытался найти его в Сети – и не смог. Может, он где-то там и есть, в недрах ютуба… Бог его знает.
С тех пор каждый раз, когда где-то происходит вооружённый конфликт, я вспоминаю прапорщика первого батальона Сенежского танкового полка в/ч 77139, повторяющего с болью и отчаянием: «Это не война. Это предательство».
Вся история человечества – это история войн. И пока непохоже, что когда-нибудь будет по-другому. «Движением властной руки» дают приказ о начале сражения одни, а сидят в холодных машинах, в городской застройке, «в зоне уверенного поражения противотанковых средств противника» – другие. И эти другие на себе ощущают, что рация не настроена, аккумуляторы сдыхают, пулемёт впопыхах воткнули с другой машины и он не пристрелян, ночной прицел засвечен, защиты от эрпэгэшников нет никакой, целеуказания не жди, единого командования нет, разрозненные приказы противоречивы, в эфире хаос, соседнюю машину уже сожгли, а ещё – он маме обещал вернуться…
В 2017 году я побывал в Грозном. Богатый город. Широкие проспекты, красивые здания, праздничная подсветка. Только кое-где, на столбах, на опорах газовых труб, на старых деревьях, специально поискав, можно увидеть следы от пуль.
Я объехал железнодорожный вокзал. Всё мирно, красиво и благоустроено.
Зимой 1994–1995 годов в районе вокзала была уничтожена вся техника танковой бригады, сформированной из Сенежского полка. Там осталось всё. Даже командирский уазик. Большей части личного состава удалось выжить. Список погибших на памятнике в части включает восемь фамилий. Светлая память!
Семёновская
Как я уже рассказывал, мы купили шлифовальный станок 3Д в организации «Шестая типография» в Южном порту. И договорились с продавцом о том, что станок временно постоит на старом месте, а пока он стоит, мы платим аренду за ту часть цеха, где стоит уже наш теперь станок, и эксплуатируем его, поставив на него свежепринятого на работу шлифовщика Витю Горбача. Сроки исполнения работ с наличием собственного шлифовального участка сразу сократились – мы уже не зависели от необязательности наших субподрядчиков, то есть перестали быть тем, что именуется гнусным словом «посредники». Мы стали делать всё самостоятельно – как говорят в модных буржуйских книжках, «продьюсинг эт хоум»…
Возникла насущная необходимость искать новое помещение – квартировать вечно у Михаила Иваныча в Южном порту было невозможно.
На тот момент рынок аренды был крайне скуп на предложения. Какая-то коммерческая деятельность развивалась:
