Центральным идеологическим пунктом нового, «лояльного» восприятия поэтом реальности было, как видим, осознание существования некоей сверхценной надындивидуальной общности и идентификация себя как части этой общности. Именно в этой идентификации, которую Бродский описывает с помощью классической для русской культурной традиции формулы «принадлежности к народу», он видит опору в настоящем и залог своего торжества как поэта в будущем. Эта точка зрения отразилась в нескольких важнейших текстах, написанных Бродским в первый год ссылки. Мы имеем в виду, прежде всего, стихотворение «Народ» и текст о языке, известный под условным (не авторским) названием «Неотправленное письмо».

Стихотворение «Народ» было написано в конце 1964 года.

Мой народ, не склонивший своей головы,

мой народ, сохранивший повадку травы:

в смертный час зажимающий зерна в горсти,

сохранивший способность на северном камне расти,

мой народ, терпеливый и добрый народ,

пьющий, песни орущий, вперед

устремленный, встающий – огромен и прост —

выше звезд: в человеческий рост!

Мой народ, возвышающий лучших сынов,

осуждающий сам проходимцев своих и лгунов,

хоронящий в себе свои муки – и твердый в бою,

говорящий бесстрашно великую правду свою,

мой народ, не просящий даров у небес,

мой народ, ни минуты не мыслящий без

созиданья, труда, говорящий со всеми как друг

и, чего б ни достиг, без гордыни глядящий вокруг,

мой народ! Да, я счастлив уж тем, что твой сын!

Никогда на меня не посмотришь ты взглядом косым.

Ты заглушишь меня, если песня моя не честна,

но услышишь ее, если искренней будет она.

Не обманешь народ. Доброта – не доверчивость. Рот,

говорящий неправду, ладонью закроет народ,

и такого на свете нигде не найти языка,

чтобы смог говорящий взглянуть на народ свысока.

Путь певца – это родиной выбранный путь.

И куда ни взгляни – можно только к народу свернуть,

раствориться, как капля, в бессчетных людских голосах,

затеряться листком в неумолчных шумящих лесах.

Пусть возносит народ – а других я не знаю судей.

Словно высохший куст – самомненье отдельных людей.

Лишь народ может дать высоту, путеводную нить,

ибо не с чем свой рост на отшибе от леса сравнить.

Припадаю к народу. Припадаю к великой реке.

Пью великую речь, растворяюсь в ее языке.

Припадаю к реке, бесконечно текущей вдоль глаз

сквозь века, прямо в нас, мимо нас, дальше нас[382].

В декабре Бродский читает этот текст, среди других новых стихов, приехавшему к нему К. М. Азадовскому:

В декабре 1964 года я навестил Иосифа в деревне Норенская. Несколько дней мы провели вместе; он читал стихи – много новых. Одно стихотворение потрясло меня (не понравилось, а именно – потрясло). Это были стихи <…> – о русском народе, длинные и патетические. <…> Бродский читал мучительно, глухим голосом. Стихи эти, он признался, были ему особенно дороги[383].

Идейный пафос текста Бродского и само использование им давно апроприированного советской идеологией (и поэзией) понятия «народ» привели к тому, что даже в ближайшем окружении поэта относительно «Народа» сложилось представление как о компромиссном, едва ли не заказном тексте[384]. Свидетельство Азадовского о значимости «Народа» для Бродского и полностью с ним согласующиеся сведения о том, что позднее Бродский читал эти стихи Ахматовой (сентябрь 1965)[385], на поэтическом вечере в МГУ (июнь 1966)[386] и с помощью ближайших друзей дарил его списки зарубежным коллегам[387], опровергают это поверхностное мнение. Как мы увидим далее, идеи, заложенные в этом тексте, получат развитие в позднейших стихотворениях Бродского и отразятся в его программном Заявлении в Секретариат Ленинградского отделения СП РСФСР от 11 июля 1968 года.

Лев Лосев справедливо замечал:

<…> ничего хотя бы совпадающего с советской трактовкой «народа» в «Народе» нет. Народ здесь изображается почти в толстовском духе – как некая роевая, коллективная личность, нацеленная на выживание в трудных условиях («способность на северном камне расти») в бесконечном цикле смертей и рождений («в смертный час зажимающий зерна в горсти»); главное же – народом постоянно творится язык, определяющий самое существование поэта[388].

Тот же Лосев, находя прецеденты «народничества» Бродского у Пастернака и Мандельштама, выделяет поэзию Ахматовой, как «наиболее драматично» выразившую это «ощущение принадлежности» – прежде всего, в знаменитой формуле из «Реквиема»: «Я была тогда с моим народом»[389]. Думается, что Бродский осознавал близость своих новых ощущений позиции Ахматовой, восходящей к тому «религиозно-патриотическому» идейному комплексу, который сформировался у нее еще в 1910-х годах (во многом под влиянием Н. В. Недоброво[390]) и оказался выражен не только в «Реквиеме», но и в стихах середины («Молитва») и конца («Когда в тоске самоубийства…») 1910-х, начала 1920-х («Не с теми я, кто бросил землю…») и начала 1940-х («Мужество») годов. Сигналы этой осознаваемой (и даже, как и в случае с «антиовидианским» стихотворением «Отрывок», прокламируемой) близости можно увидеть в стихотворении Бродского «Осень в Норенской»[391], построенном на нагнетании образов бедного сельского (колхозного) быта и суровой ему под стать северной природы, разрешающемся словосочетанием иного, контрастного, регистра:

Три версты еще будет с лишним.

Дождь панует в просторе нищем,

и липнут к кирзовым голенищам

бурые комья родной земли.

Возникающее в финале формульно-идеологическое (как и «народ») понятие «родная земля» – это «проступающее», по слову поэта, «чужое слово», но не элемент официального советского идеологического дискурса и/или штамп советской поэзии, как может показаться, а прозрачная отсылка к одноименному позднему стихотворению Ахматовой («Родная земля», 1961), в основу которого положен идентичный риторический прием – серия «снижающих» определений, переломленная «высоким» эпитетом в финале:

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах.

И мы мелем, и месим, и крошим

Тот ни в чем не замешанный прах.

Но ложимся в нее и становимся ею,

Оттого и зовем так свободно – своею[392].

Смысловые обертоны отсылке